13-й Император. Мятеж не может кончиться удачей

— Ну, тогда я адмирал, — сказал я, на мгновение задумавшись. — Принимаю общее командование над флотом. Если что — я на флагмане, — после чего уселся за столом и задумался. Мой уход через десять минут остался практически незамеченным. Только Сашка кивнул головой, когда я посмотрел на него от двери.

* * *

Возвращаясь от брата, я мечтал лишь о сне на мягком диване в тиши своего кабинета. И пусть все провалится в тар-та-ра-ры!

— Граф Игнатьев ожидает вас в кабинете, — обрадовал меня предупредительный секретарь.

— Простите, что беспокою, — начал оправдываться увидевший мою недовольную мину Игнатьев, — но вы велели предоставить отчет о беспорядках на улице, как только появится такая возможность. Быть может, перенесем доклад на утро?

— Не стоит. С вашего позволения, — я лег на диван и принялся массировать виски. Голова разболелась неимоверно. Граф тактично молчал, сочувственно глядя на мои страдания. — Ладно уже, хватит дырку во мне взглядом сверлить! Рассказывайте. Как обстановка на улицах? — прервал молчание я.

— С утра начались польские погромы, но к вечеру обстановка стабилизировалась, — ввернул новое словечко, почерпнутое из моей литературы, граф. — После вашего короткого выступления перед горожанами городовые постарались донести ваши слова до остальных и преуспели, толпы стали быстро расходиться. В основном жандармы, городовые и горожане вели себя сдержанно, так что особых эксцессов не было.

— Много ли задержанных?

— Да я не сказал бы, — прикидывая в уме размах, медленно ответил Игнатьев. — Блюстители порядка старались не вмешиваться, пока не начались пожары. Речь идет о нескольких десятках арестованных. В основном тех, кто хотел прибарахлиться под шумок. Да городовые забрали остудить сотню-другую горячих голов в околоток.

— Что еще за пожары? Почему мне ничего не доложили? — встревожился я, ведь в XIX веке пожары были куда более страшным бедствием, чем в XXI. Нередко сгорали целые города.

— Пожары быстро потушили, но несколько сотен человек остались под открытым небом.

— Ясно, — я недовольно поморщился. — Подыщите новое жилье погорельцам, — распорядился я. — Что еще?

— В остальных городах беспорядки были куда скромнее, да и после прочтения вашей телеграммы собравшиеся быстро разошлись. Везде, кроме Польши, — уточнил мой начальник разведки. — Там был ряд столкновений между нашими солдатами и поляками. Солдаты утверждают, что поляки нарочно задирали и провоцировали их. В нескольких случаях столкновения вылились в стрельбу. Однако есть и другие данные… — Игнатьев замялся, явно не зная, как продолжить.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился я. В последние дни каждая недосказанность ассоциировалась у меня с явной или скрытой до поры до времени бедой.

— Имеются сообщения свидетелей, что наши солдаты сами напали на поляков, — сказал Николай Павлович и, чуть помолчав, добавил: — Но я не смею их винить ввиду исключительных обстоятельств.

— Каких же? — раздраженно спросил я.

Неумение и нежелание подданных держать себя в руках заставляли меня чувствовать себя виноватым за тот беспредел, в который вылился внешне изящный ход с польским участием в заговорю.

Игнатьев чуть отвернул голову к окну и принялся настойчиво рассматривать укрытый снегом скат крыши напротив. Его голос несколько дрогнул, когда он сообщил мне подробности польских событий.

— В Лодзи к нашему арсеналу подошла толпа в три-четыре сотни поляков. Они были пьяны, размахивали бело-красными флагами и пели песни. Во главе они несли копье со стягом. Подойдя к арсеналу, они принялись выкрикивать ругательства и оскорбления. Солдаты дали несколько залпов в воздух, в ответ из толпы в них полетели грязь и камни. Затем на площадь перед арсеналом вылетела детская кукла в окровавленной одежде, и поляки начали скандировать: «Маленький ублюдок подох, дело за большим!» Солдаты не выдержали и открыли огонь. Более полсотни поляков убито пулями, в давке погибло столько же, число раненых сказать невозможно.

— Сволочи, — саданул я кулаком по столу, — ну какие же сволочи! Неужели все так плохо?

— Я не знаю, — устало вдохнул Игнатьев, — но чувство такое, что мы сидим на вулкане. Еще и ваши планы с аристократией…

— Нам нельзя отступать. Дадим слабину, будет во сто крат хуже. — Я устало откинулся на спинку стула.