13 историй из жизни Конькова (сборник)

И уже по голосу ее я почувствовал себя тревожно. Мне спокойнее, если даже мама сердито позовет меня «Юрий». Тут знаешь, будет головомойка, и догадываешься — за что. А вот «Юрик» — это серьезней. Это значит, дело не только во мне. Мама будет внимательно смотреть в глаза, как будто решая: могу ли я действительно быть взрослым человеком, понимать и разделять семейные заботы или ничего стоящего доверить мне нельзя.

Вот и сейчас мама посмотрела на меня таким испытующим взглядом.

— Юра, тебе придется отвезти Наташу в Горенки. Я обещала тете Симе.

Она сказала это так коротко, так просто, без просьб, уговоров, объяснений, что я сразу понял: значит, все так и будет. Я не поеду с ребятами, не привезу из лесу ворох прохладных от росы ландышей и не раздам их небрежно во дворе. Не поймаю в пруду заспанного после зимы карася. Не протяну озябших рук к костру, который мы разожжем после рыбалки.

Мама еще что-то говорила, но я слышал как сквозь туман. Она говорила, что Горенки — это тоже неблизкая поездка, и я еще никогда не ездил так далеко один.

Ничего себе один, нянькой у девчонки!

— Наташа могла бы пожить и у нас, — вздохнула мама, — но у меня через день ночные дежурства, папа поздно возвращается с работы, придется отвезти.

Все уроки в классе я просидел как каменный. Учителя даже спрашивали, не заболел ли я. Все ребята радовались, что сегодня последний учебный день, строили разные планы, а мне и домой идти не хотелось. Я нарочно пошел кружным путем. В животе было пусто, под ложечкой сосало, но я травил себя:

— Пусть, пусть. Им там есть кого угощать.

— А мы уже волнуемся! — встретила меня мама. — Где ты так задержался?

— Волнуемся, — повторила за мамой, словно попугай, Наташка. Настоящий попугай, и косицы с бантами, как попугаев хвост.

— Собраться не успеем, — суетилась мама.

— Мне недолго! — Я рванул рюкзак, и из него, жалобно звякнув, покатилась жестянка с туристским завтраком.

— А может быть, вот эту возьмешь? — как-то неуверенно протянула мне мама большую хозяйственную сумку. Зато совсем по-хозяйски из-за маминой спины опять высунулась Наташка:

— В мешке пироги помнутся.

Я чуть не поперхнулся от такого нахальства.

Из сумки горой торчали свертки, кульки и кулечки, перевязанные ленточками. Над всем возвышались бутылка с молоком и лупоглазая кукла.

Поглядели бы на меня с этой сумкой ребята! Впрочем, и это уже было мне безразлично.

— Если хочешь, я не поеду далеко провожать, — опять, словно виноватая, сказала мама. Она знала, я просил, когда ехал с ребятами в пионерлагерь или еще куда, не провожать. Маменькиных сынков всегда ждали насмешки.

А сейчас я равнодушно пожал плечами:

— Какая разница.

Так же спокойно и безразлично я слушал многочисленные наставления мамы в вагоне.

Зато сразу наставила уши наша соседка по купе, остроносая старуха. Она даже кивала с удовольствием на мамины слова, словно все напутствия относились именно к ней. Я с тоской проводил глазами прошедших в соседнее купе троих военных. Кому-то везет! А я должен томиться со старухой и девчонкой.

Усатый проводник объяснил маме, что четвертое место у нас свободное, только что сдали билет. Потом он долго успокаивал маму, чтобы она не волновалась за детей, все будет в порядке.

Я был рад, когда поезд наконец тронулся. Мама махала с перрона платком, и Наташка махала в ответ, вытирая глаза кулаком. Но едва только мама скрылась из виду, заявила:

— Я кушать хочу. Покорми меня, пожалуйста.

Начинается!

А старуха уже тут как тут, снова навострилась.

Я сунул руку в сумку и торопливо вытащил первый попавшийся сверток. Это был сыр.

— На, ешь, — сунул я его Наташке.

— А хлеб? — потребовала она.

Я стал шарить по сумке, отыскивая хлеб, и с размаху натолкнулся на что-то больно-колючее.

— Это мой ежик игрушечный, — объяснила Наташка, спокойно глядя, как я трясу рукой.

Потом мои пальцы наткнулись в сумке на что-то противно-скользкое, и я опять инстинктивно отдернул руку, чуть не задев при этом вытянутый от любопытства нос старухи. Мне захотелось провалиться под пол вагона. Я перерыл полсумки, прежде чем отыскал нужный сверток.

— А знаешь, Юра, — вдруг спокойно заявила Наташка, — я вообще-то совсем не люблю с хлебом. Просто мама всегда заставляет. А ты… заставляешь?

— Как хочешь, — буркнул я и вышел в коридор.

Я слышал, как старуха за моей спиной начала шуршать бумагой.

— И-то поесть, — запела она, обращаясь не то к Наташке, не то к самой себе. — В дороге скус приходит.

Я вспомнил, что сам почти ничего еще не ел за сегодняшний день. Военные в своем купе тоже сидели вокруг столика и закусывали.

Нестерпимо защекотало во рту, но я не мог себя заставить вернуться в купе и приняться за еду, пока там домовито хлопотала старуха. Вот, скажет, бедную девочку кое-как накормил, а сам…

Я снова скосил глаза в купе. Наташка сидела на полке старухи, с аппетитом уплетала котлету.

— У нас свои есть, зачем ты! — сердито шагнул я к ней.

— У нас есть, — послушно повторила Наташка и положила котлету на столик.

Я не знал, что дальше говорить или делать. Надкушенная котлета сиротливо лежала на бумажке.

Вдруг старуха без всякой обиды спросила: