13 мертвецов

Офелия – самая яркая, значительная, сложная, неоднозначная фигура из всех шекспировских героинь. Ах, как Машенька Павловская исполняла эту роль! Разумеется, она играла еще и Корделию, Джульетту, Дездемону, Клеопатру… Ильич смотрел на нее выколотыми глазами Глостера, взглядом влюбленного Ромео, ревнивым взором Отелло, властными очами Антония. Но самим собою он был, исполняя лишь одну роль. Гамлета. Нет, не роль, он и был Гамлетом, и остался им – наперекор годам, городам, пространствам, неурядицам и несчастьям. Наперекор самой смерти. А скорее – благодаря ей. Смерть стала его подругой, союзницей, она стала спасительницей – той, что позволяла Ильичу жить и дышать.

Старая Офелия уже не тянет роль. Она истончилась, увяла, частично истлела, она больше походила на Гекату из «Макбета», чем на красавицу Офелию, цветок фиалки на заре весны. Ильичу предстояло дать новой Офелии вторую жизнь. Жизнь после смерти. Это было его находкой, его изобретением, его ноу-хау. Его режиссерской постановкой. Актеры и роли. Театр… Единственно стоящая вещь на Земле. Единственная, ради которой имело смысл продолжать жить.

Шли годы, менялся репертуар, старели актеры. Один за другим повыходили на пенсию те, кто исполнял роли пожилых и стариков. Их амплуа наследовали бывшие Эдгары, Меркуцио, Горацио, Тибальты… Не падал больше из-за занавеса на сцену заколотый кинжалом Саня Белкин, переметнувшийся из Полония в Клавдии. Он развелся по шестому разу и дал зарок, что на этом все. Поседел, ссутулился, растерял былые непримиримость и язвительность Щеблыкин. Лишь пара ведущих актеров осталась прежней. Для Лени Бережного и Машеньки Павловской мало что изменилось, разве что в гримерных они теперь проводили гораздо больше времени, чем бывало раньше.

В замужестве Машенька остепенилась. Ставший заядлым театралом Тошка Стасов не пропускал теперь ни единого вечернего представления, если не резал в это время людей в операционной на дежурстве. В первом ряду для него было зарезервировано постоянное место.

– Одно обидно – детей не хочет, – жаловался Тошка в пивной. – Офелию, дескать, будучи беременной, не особо сыграешь.

– Ничего, – утешал опытный Белкин. – Успеешь расплодиться, какие твои годы.

Сам Белкин расплодился на совесть и исправно платил алименты каждой из шести бывших жен.

Леня индифферентно кивал – его проблема потомства не заботила.

«Женат на театре, – говорили о нем молодые амбициозные актеры, вчерашние выпускники театральных училищ. – Умрет на сцене. Такого не подсидишь».

Они ошибались. На сцене Леня не умер – его подсидели. Подсидел президент Горбачев, затеявший перестройку.

Офелия послушно ждала в дальнем углу секционной, на каталке. С минуту Ильич, откинув простыню, любовался ею, обнаженной. Трупные пятна начали уже образовываться в складках белой атласной кожи, но управляться с гниением и разложением мертвой плоти Ильич умел.

Анатомический шприц. Раствор формалина. Точечные инъекции в бедра, груди, шею, щиколотки, ягодицы… Педантично, твердой рукой Гамлет Ильич готовил свою суженую к посмертию.

– Не будем спешить, – вслух проговорил он. – И медлить не станем. Излишняя торопливость, равно как и медлительность, ведет к печальному исходу.

Он примерился, ловко всадил в сонную артерию канюлю. Сменил шприц, сноровисто ввел иглу. Консервирующий раствор растекся по полостям. Подвздошная артерия. Подключичная. Общая бедреная. Подколенная. Плюсневая.

Дребезжание дверного звонка, то и дело раздававшееся в секционной, изрядно раздражало Ильича, но он усилием воли не обращал внимания – чай не колокольный набат. Ну звонят, ну колотят в дверь, ну матерятся. Когда надоест, развернут труповозку и повезут своего покойника в другой морг. Ночной санитар вполне мог заснуть, заболеть или попросту быть не в духе. И то, и другое, и третье – дела житейские.

Когда Ильич закончил бальзамирование, было уже три часа ночи. Он укрыл каталку заботливо припасенной рогожей и покатил Офелию на выход. Выбрался на крыльцо, огляделся – вокруг не было ни души. Тогда Ильич впрягся в каталку – ему предстояло доставить Офелию по новому месту жительства.

На этот раз он спешил, хотя пройти предстояло всего ничего. Пять-шесть минут по темным закоулкам эльсинорского замка. Если кто и встретится по пути – не беда. Тащит простолюдин себе повозку и тащит. Случайный встречный наверняка примет его за золотаря и решит, что под рогожей отходы с королевской кухни или содержимое выгребной ямы. Не мертвец же там, в самом-то деле.

До своего жилища Ильич добрался без приключений. Калитка в ветхом дощатом заборе без скрипа отворилась – петли он методично сдабривал машинным маслом. По узкой щебеночной дорожке Ильич подкатил Офелию к крыльцу. Теперь предстояло самое сложное.

Он стянул с каталки рогожу. Подсвечивая фонариком, расстелил на земле. Кряхтя, поднял Офелию на руки, но удержать не сумел – труп выпал и грянулся о щебенку. С досады Ильич едва не заплакал – его суженая не заслуживала подобного обращения, а стариковская немощь оправданием была слабым.