13 мертвецов

Уже перед самым отбоем, после вечернего построения, умер один из обитателей «Германии». Вернувшись в барак с плаца, заключенные снова расселись тесным кругом возле печки. Один из них сполз с табуретки на пол, как будто хотел подобраться поближе к теплу, неуклюже сел на землю и уткнулся лицом в колени, потом застонал, дернулся несколько раз и затих. Кто-то протянул руку и попробовал нащупать на шее пульс.

– Все, – спокойно сказал он, – откинулся земляк. Давно уже на сердце жаловался.

– Хорошая смерть, – послышался чей-то голос. – Всем бы так…

Трибунов поднялся с места, подошел к покойнику, посмотрел на него сверху вниз и громко крикнул:

– Дежурный!

Никто не ответил. Трибунов осмотрелся по сторонам и снова рявкнул:

– Где дежурный, мать вашу?!

– Я здесь, начальник, – подал голос кто-то из блатных.

– Тело в морг, – скомандовал староста.

К нему подошел коренастый тип, которого все в бараке звали Америкой, – ростовский карманник с кривым, сломанным когда-то носом.

– Ты сдурел, начальник? Какой морг? Пока донесешь его, отморозишь все что можно. Да и не справлюсь я один. Он вон здоровый какой. А я старый больной человек. Мне по инвалидности уже амнистия положена.

– Ты что предлагаешь, здесь его оставить?

– До утра, начальник. Возле дверьки положим в холодке. Что с ним за ночь-то станет? Не убегит ведь.

Трибунов вернулся на место и злобно процедил:

– В печенках уже сидите, филоны блатные.

Америка растянул губы в щербатой ухмылке. Утром дежурить будет уже кто-то другой. Он склонился над мертвецом и начал шарить у того по карманам. Не найдя ничего ценного, глянул в сторону своих и коротко свистнул. К нему подбежали двое шестерок и, подняв покойника за руки и ноги, отнесли к воротам. Митя на мгновение всмотрелся в его лицо, худое и осунувшееся, смутно знакомое. За свой короткий срок он еще не успел завести близких знакомств, да и не особо к этому стремился. Трибунов, блатные, остальные заключенные, даже солдаты и офицеры из конвоя – их лица были разные и одинаковые одновременно, слившиеся в один общий лик. Дети серой однообразной массы в ватниках и полушубках, отличимые друг от друга только неуловимыми, полустертыми чертами.

Митя начал клевать носом, глаза слипались. Очень не хотелось отходить от теплой печки, но он заставил себя подняться и забраться на жесткие нары верхнего яруса. Перед тем как провалиться в сон, он еще раз мельком глянул на распростертое возле входа тело. Утром мертвеца отнесут в морг при лагерном лазарете. Там его разденут, старый доктор, тоже из заключенных, выпишет свидетельство о смерти, а труп оставят на холодном полу. Зимой окрестная земля промерзала насквозь, становилась твердой как камень. Мертвецов просто складывали в морге, а после прихода тепла хоронили в общих могилах. Прошлым летом Митя видел эти похороны. Лето в тундре длилось несколько недель, верхний слой почвы оттаивал совсем чуть-чуть. Могилы выдалбливали ломами и кирками. Из разрытых ям веяло ледяным холодом. Бывал Митя и в морге. Закоченевшие голые трупы лежали друг на друге, как деревянные чурки. В уродливой куче, которая щетинилась почерневшими конечностями. С этими воспоминаниями Митя заснул. Снов не было, только сплошная чернота, бездонная и холодная, как все вокруг.

Он проснулся в кромешной тьме. Пробуждение всегда было трагедией. Оно означало холод, лай собак, крики конвойных, построение и новый бесконечно тяжелый день. Но сейчас Митя проснулся задолго до подъема. От холода. На секунду ему показалось, что у него нет рук и ног. Митя их не чувствовал. Его трясло. Он попробовал пошевелиться. Задубевший ватник тихо хрустел от каждого движения. Жесткие деревянные нары были покрыты толстым слоем инея. Во сне с Мити сползла шапка, он приподнял голову и тихо зашипел от боли: клок волос вместе с лоскутом кожи остался на лежаке. Митя сел и начал растирать закоченевшие руки, дышал на них, дрожа от холода. В кончиках пальцев появились иголки боли, которая стала нарастать, вместе с теплом расползаясь по телу. Он шевелил пальцами ног, но совершенно не чувствовал их.

Митя почему-то решил, что холод наступил резко, внезапно и разбудил его. Как будто кто-то огромный дунул в барак ледяным дыханием. Из темноты слышались шорохи, тяжелые неуклюжие шаги. Затем совсем рядом кто-то приглушенно застонал, зашуршала одежда, раздался короткий треск ткани. Митя поежился, снова закутался в ватник, надвинул на лоб шапку и лег на нары, подтянув колени почти к самому подбородку. Стоны заглохли, но в темноте кто-то продолжал шевелиться. Митя знал, как в лагерях зэки удовлетворяют свои потребности. Во время этапа, в одном из пересыльных пунктов, он стал свидетелем того, как десяток заключенных насиловали одного парня. Его крики и слезы долго преследовали Митю в кошмарах. Наконец возня затихла, барак снова погрузился в холодную тишину.

Митя больше не уснул. Ворочался с боку на бок, дрожал, дышал на руки, хлопал себя по бокам, пытаясь согреться. Так и промучился несколько часов до самого подъема. Утром тишину нарушил чей-то истошный крик.