Эти пальцы — единственное удобрение моей худосочной почвы. Мы там, в России, такие. Хлебом не корми — дай удобрить почву оторванными конечностями. И вот это отличие для меня важнее наличия гипермаркетов и зарплат. Пятнадцать лет назад мне казалось, будто отличия русских от французов и немцев скоро сгладятся. Стоит еще немного напрячься, и мы тоже станем жить в Европе. Лишь с годами выяснилось: на наших почвах ничто европейское не растет.
8
Мы все еще стояли в очереди на регистрацию. Я разговорился с кудрявой итальянской теткой. Она спросила, как мне понравилась Италия. Я столько раз отвечал на этот вопрос, что заучил ответ наизусть.
— Италия мне очень понравилась. Я впервые попал в нормальную католическую страну. Мне нравится то, что у вас так много церквей, и то, что все эти церкви полны народом. Мне на самом деле очень важно знать, что в мире есть такая страна, как ваша.
Тетка скривилась:
— Ты серьезно?
— Разумеется.
— Брось! Ну что Италия?.. Вот Россия!..
— А что Россия?
— Россия — это да! Мне кажется, что у вас все не так.
— У нас и есть все не так.
— Я не об этом…
Она долго говорила мне о том, что обновление должно прийти с Востока. О великой православной духовности — особой… очень искренней. О том, что на Западе люди верят: русским удалось сохранить что-то такое, что давно утеряно у них и в чем они очень нуждаются.
Господи, думал я, как же все-таки хорошо там, где нас нет!
Август
В августе ничего интересного со мной не произошло.
Сентябрь
1
У водителя, который подвез меня к хабаровскому железнодорожному вокзалу, были бегающие глаза. Всю дорогу он бубнил что-то о головорезах из комсомольской мафии, приставленных к горлу ножах, за копейки зарезанных таксистах. Мне он советовал быть осторожнее и, по возможности, в этих краях не задерживаться.
А я не собирался задерживаться. Я планировал купить билет на ближайший поезд и уехать с Дальнего Востока домой.
В здании вокзала я отыскал кассы и занял место в очереди. Вокруг бродили дети с характерными отеками на лице: дети нюхали клей «Момент». Передо мной стоял паренек, который ел… даже не знаю, что это было. Но пахло оно омерзительно. Доев, паренек громогласно рыгнул и начал, громко цокая языком, чистить зубы.
Двигалась очередь медленно. Кассирше нравилось отказывать людям. Ни один клиент не отошел от ее окошка, получив то, что хотел получить. Пассажиры пробовали скандалить и обещали жаловаться. Кассирша только смеялась. Мне она тоже отказала. Я просил билет, чтобы уехать прямо сегодня, но кассирша сказала, что билеты есть только на завтрашнее утро.
Спорить я не стал. Достал из кармана деньги и заплатил за билет на поезд, уходящий завтра с утра.
2
Ночь я провел в привокзальной «комнате отдыха». За $4 мне была выделена койка в восьмиместной комнате. Помимо меня в «комнате» ночевал всего один человек и несколько миллиардов острозубых тварей, которые ночью искусали мне все, что торчало из-под одеяла: руку, грудь, лицо… Лицо было особенно жалко.
Время в Хабаровске отличается от московского на семь часов. Спать я лег в восемь вечера, а проснулся в три ночи. Чтобы никого не будить, тихо сидел в коридоре. Пил кофе. Молчал.
На Дальний Восток я ездил, чтобы написать о людях, которые гоняют из Японии ворованные автомобили. Интервью с гангстерами вышло вроде бы ничего. Я достал из рюкзака диктофон, включил, проверил, как там все записалось.
— Подержанными машинами в Японии торгуют пакистанцы. Японцы их не любят. Русских тоже не любят. А русские не любят ни японцев, ни пакистанцев. Но все как-то уживаются.
— К русским в Японии действительно плохо относятся?
— А за что к нам хорошо относиться? У японцев, например, есть обычай: по дому ходить босиком. Обувь и зонтики всегда оставляют за порогом дома. Идешь, а на крылечке кроссовки всей семьи, зонтики в подставках. Ага! Русские как пришвартуются, в первую же ночь бегом в город. С целой улицы обувь соберут в громадные сумки — и на корабль!
— Ты тоже воруешь?
— Редко. Я специализируюсь по машинам.
Нажав на перемотку, я прокрутил пленку немного вперед и еще раз включил.