13 месяцев

Две тысячи пятнадцатый. Золотая осень обошла меня стороной. Я слоняюсь по аэропорту. На мне футболка, джинсы и кеды. В руке – гитара. Время от времени я задеваю корпусом пол. Вокруг рой любопытных глаз, таращащихся на меня. Я без сумки, без багажа, даже без портмоне. Посадочный талон покоится в кармане и там же немного денег. Я с гитарой. За окном – хаосно расставленные самолёты и затянутое небо над вышкой. Моросит дождь. Погода вызывает у меня отвращение. Ещё немного – и я буду посреди облаков, про которые столь много всего написано.

В другом городе меня ждёт отец, который так внезапно слёг в постель. Хочешь не хочешь, а вспоминаешь болезнь матери и её скорые похороны. Если отбросить существование гитары, то моя жизнь стоит на месте. У неё нет желания куда-то идти, к чему-то стремиться.

Хотел бы я посмотреть на того, кто воодушевлён облаками. Ему следует проверить психику. Сам не увидел ничего. За стеклом иллюминатора – кромешная тьма, хоть глаз выколи. А может, всё дело в ночи? Успел разругаться со стюардом: видите ли, нельзя при взлёте сидеть с гитарой. Выдал ему, что решительно отказываюсь взлетать без гитары. Он уже готов был выставить меня прямо в аварийный выход, не прибегая к помощи трапа: вышел – и всё. Но тут в ссору ввязалась женщина, заступившаяся за меня, и стюардесса. В конце концов от меня и гитары отстали, сказав мне напоследок, что я волен делать что хочу. Во время посадки ко мне уже никто не подходил.

Октябрь

Тринадцатый этаж. Теперь мы живём в старой четырнадцатиэтажке. Кажется, мои родители наконец остепенились, перестали жаловаться на квартиру, на сам дом, на район. Я же, наоборот, только начала. Мне нравились все прежние квартиры, но не эта. Родители тщательно скрыли все грехи, квартира выглядела новенькой, как с обложки журнала, но я же не дура. Например, если убрать обшивку возле раковины на кухне, можно докопаться до ржавых труб, страшных, как атомная война. Возле раковины вечно пахнет сыростью и грязью, которая таится под обшивкой. В моей комнате очень светло, но неуютно и холодно – не спасут ни батареи, ни обогреватели. Холод идёт от стен, пола и потолка. Входную дверь здесь постоянно заедает. Отец уже дважды менял замок – бессмысленно. Я думаю, что это здешнее проклятие. Словом, я не в восторге от минувшего переезда, однако есть то, что не может меня не радовать: мне семнадцать лет, и, кажется, я впервые по-настоящему влюбилась.

Ноябрь

Тринадцатый этаж. Я заталкиваю свои вещи в сумку, сейчас одна минута первого, за окном ночь. Родители уже спят, а мне только что исполнилось восемнадцать. Я собираюсь покинуть этот дом и переехать к тому, кто ждёт меня в машине возле дома. Родители узнали, что я связалась со взрослым мужчиной, запретили мне с ним видеться. К счастью, у моего мужчины имелся альтернативный вариант – он предложил мне сбежать к нему. Идёт уже третья минута моего совершеннолетия – мой путь к свободе.

Мне больше не придётся терпеть скрипучие полы, скрипучие двери и заедающий механизм в пластиковых окнах, вечно срабатывающую сигнализацию и шумных соседей.

Родителям я оставила записку. Может быть, позже они меня поймут?

Декабрь

Две тысячи четырнадцатый. С того проклятого дня прошло почти два года, а я до сих пор вижу себя на той промёрзшей лавке, я до сих пор не могу согреться – дрожь скользит по рукам. Всегда было интересно, что я буду чувствовать в этот момент. Скажу тебе, моё минувшее счастье, я словно вышел покурить с умершими от рака лёгкими. При вдохе – сильный хрип, как у прокуренного алкаша, при выдохе – кровавые плевки. Внутри саднит, похоже, и там я что-то успел испортить. Я словно ускоренный процесс гниения. Я закрываю глаза с надеждой, что забуду всё, как страшный сон. Открыв, понимаю, что я физически здоров: у меня нет ни кашля, ни хрипа, а внутри всё же саднит. У меня болят и стонут невидимые органы. Вот придёшь к врачу, он спросит: «Где болит?», а я и сказать не знаю что. Готов лишь кричать: «Вот здесь же, здесь! Видите?», – а сам незнамо куда показываю. Я чувствую, что я жив. Я знаю, что впереди ещё многое ждёт, а чувство всё же такое, будто по мне прокатилась фура, при этом меня даже не удосужились отправить в больницу. Мол, ступай ты, само заживёт. Дрожь скользит по рукам. Тебя нет. Со мной холод.

Январь