13 привидений

План дома он помнил прекрасно. На площадке между этажами в стену и вправду была врезана дверь черного хода. Если Басмач в нее нырнул…

«Как же я его проворонил, – недоуменно пытался сообразить Очкарик. – И не услышал. Ни шороха, ни звука, вообще ничего».

Он вскинул голову и пристально посмотрел наверх. Глаза давно привыкли к темноте, но распахнутой двери почему-то он не увидел.

Закрыта, сообразил Очкарик, поэтому сливается со стеной. С минуту он пытался вспомнить, была ли дверь черного хода распахнута. Вспомнить не удалось. Так или иначе, получается, что Басмач прикрыл ее за собой. Зачем? Скрип двери мог бы его выдать.

Очкарик почувствовал, как едкая струйка пота родилась в затылке и зазмеилась между лопатками. Медленно, осторожно он начал подниматься по лестнице. Вот она, дверь. Очкарик остановился, перевел дух, затем несмело запустил пальцы в дыру, оставшуюся от выдранной с корнем дверной ручки, и потянул на себя.

Дверь бесшумно распахнулась, и Очкарик заглянул в проем. Он успел увидеть белесую, расплывчатую фигуру, за ней еще одну и еще. Больше он не успел ничего – фигуры разом надвинулись, что-то студенистое, вязкое плеснуло в лицо. Навалилось на голову, на плечи, сдавило горло. Очкарик захрипел, склизкая коллоидная масса забила рот. Подломились колени, слетели с носа и разбились, приложившись о каменный пол, очки. Миг спустя тело Очкарика втянули в проем и дверь бесшумно захлопнулась.

– Золото, – выпалил, сорвав с нового бочонка крышку, Юркан. – Золотые монеты, до дна. Тут на десятки лимонов. Может, на сотни.

На радостях он подхватил Хану, закружил ее, затем опустил на место.

– Так, собираемся! Уходим!

– Постой, а снаряжение?

– Да хрен с ним, оно нам больше не понадобится. Пошли!

Юркан взвалил бочонок с золотом на плечо и зашагал на выход. На мгновение Хана замешкалась. «Минелаб», память об отце, было жалко.

Она шагнула к стене, подобрала металлоискатель, сложила в футляр и двинулась вслед за напарником. Вот тебе и аномалка, думала на ходу Хана. Пшик один. Через минуту они отсюда уйдут и оставят оказавшуюся безвредной аномалку за спиной.

– Очкарик, – донеслось до нее с лестничной клетки. – Очкарик, ты где?

Хана на ровном месте споткнулась, едва удержала равновесие и метнулась вперед. Вылетела на площадку, встала рядом с Юрканом плечо к плечу.

– Очкарик, мать твою! Молчит что-то. Неужто сбежал?

Страх, с которым Хана, казалось, безвозвратно рассталась, вернулся и набросился на нее.

– Не мог он, – выдохнула Хана. – Не мог сбежать.

Юркан ощерился. Он походил сейчас не на сильного, уверенного в себе мужика, а на затравленного, подобравшегося для прыжка волка.

– Спускаемся, – рявкнул он. – Быстро! За мной!

Они слетели по ступеням на второй этаж, бегом пересекли лестничную площадку. Фонарик в руке у Юркана ходил ходуном, метался, вычерчивая на стенах кривые линии.

– Очки, – ахнула Хана, успев заметить блеснувшую в створе луча роговую оправу. – Там, внизу. Это его очки!

Свободной рукой Юркан нашарил Ханину ладонь, их пальцы сплелись.

– Рвем когти, – прохрипел Юркан. – Вперед! Что бы ни случилось, вперед, не оглядываясь! Пошли!

Он рванулся, увлекая за собой Хану, каблуки ботинок загрохотали по лестнице. В тот миг, когда они достигли площадки первого пролета, дверь черного хода распахнулась настежь.

Хана закричала. Размытые, уродливые, будто перебинтованные фигуры ломились из двери на лестницу. Ее схватили, оторвали от пола, вздернули…

– Юркан! – отчаянно, истошно заорала Хана. – Юркаа-а-а-а-ан!

Юркан ссыпался вниз по лестнице. Бочонок с кладом он из рук так и не выпустил. Входная дверь была в двух шагах. Один рывок, и…

– Юркан, – настиг его крик напарницы. – Юркаа-а-а-а-ан!

Он обернулся. На мгновение замер, глядя на Хану, пытающуюся вырваться из захвата суставчатых изломанных конечностей, будто замотанных в белесое тряпье. Люди, успел осознать Юркан. Бывшие люди. Призраки, охраняющие дом.

– Юрка-а-а-а-н!

Юркан с размаху швырнул бочонок прямо в гущу расплывчатых, размытых фигур и рванулся вверх по ступеням.

Маша, Оленька, метнулась в голове бессвязная, заполошная мысль и враз исчезла. Вместо нее пришла другая, единственно верная.

Своих не бросают!

Эту мысль Юркану привили еще в детдоме, в интернате закрепили, а в колонии вбили намертво.

– Своих не бросают, – хрипел Юркан, вырывая, выдирая Хану из аморфных, гуттаперчевых рук. – Не бросают, уроды, суки! Не…

Склизкая зловонная тяжесть обрушилась на него, сбила с ног, смела, затем вздернула, затылком впечатала в дверной косяк. Схватила за горло и выжала, выдавила из Юркана жизнь.

Ватным кулем Хана скатилась вниз по ступеням. Собрав последние силы, встала на четвереньки и припустила к выходу. Вывалилась наружу. Превозмогая боль в переломанных ребрах, поднялась на ноги.

Ночь перерождалась в утро, непроглядную темноту сменили серые сумерки. Согнувшись, шатаясь из стороны в сторону, Хана заковыляла прочь. На ходу оглянулась – в окне первого этажа тряслась, будто в конвульсиях, размытая, расплывчатая фигура. Длинная суставчатая конечность вытянулась в направлении Ханы и сложилась в кукиш.