13 способов ненавидеть

– Вы верно сказали, рэкет... Моя мать изменяла моему отцу... И дело даже не в самом факте – больше половины супружеских пар подвержены изменам, по статистике. Но она изменяла открыто, нагло. Смеясь ему в глаза. Она знала, что он ее так любил, что не осмелился бы на разрыв... Она приходила ко мне среди ночи и пахла не моим папой – она пахла чужими мужчинами, когда наклонялась меня поцеловать... Я ненавидел этот запах. Я ненавидел ее поцелуи. А он – он ее жалел.

– Так, может... – осмелилась Александра, – это и есть великодушие?

– Величие души должно быть по размеру души! Какое, к черту, великодушие может быть у мужчины, об которого каждый день вытирают ноги, а?! Он не был великодушным, он просто любил ее. И страдал. Потому что она отняла у него все, даже меня! И папа с этим смирился... Когда я заговорил, она была в восторге. А папа испугался. Он давно чувствовал, что я все понимаю. И испугался, что я это ему скажу...

Я не сказал, нет. Я слушался мать, которая с упоением нанимала мне учителей, чтобы я догнал школьную программу. И за два года я догнал и перегнал. Она очень гордилась мною... Знаете, почему? Потому что это придавало ей образ матери-жертвенницы, которая вытащила своего ребенка из сложной психологической болезни. Которая самоотверженно боролась за него – и победила. И теперь я оказался лучшим из лучших в школе! Она носила этот ореол мученицы-страдалицы-героини, как орден. Она даже успевала между своими любовниками давать интервью о воспитании детей-аутистов. Хотя она не могла не знать, что вытащил меня своим терпением и любовью папа! Это он занимался мною, бессловесным ребенком! Пока она шлялась по мужикам!

Но она украшала себя мной, как будто я был бездушный предмет... Она таскала меня везде с собой, даже к любовникам. Я нужен был ей для ореола, я был ее украшением... И я сидел и слушал, что происходит в другой комнате, куда они ушли, чтобы "поговорить по делу"... Она предавала папу каждым вздохом и стоном, который доносился до меня, я это чувствовал... И мне хотелось ее задушить, чтобы больше никогда не слышать этих вздохов и стонов, вырывающихся из ее горла...

Папе я ничего не рассказывал – жалел его. Хотя он и так знал... Наверное, когда я заговорил, да еще и продемонстрировал успехи в школе, папа потерял смысл жизни. Ему стало не за что бороться. А мать – она... Она нами обоими пользовалась, как предметами. Она даже его лавры любви и терпения присвоила себе... А его потом выбросила, как старые носки...

Впрочем, я это понял позже. Когда однажды я пришел из школы и увидел папины носки. На уровне моих глаз. Старые, с дырками на уровне больших пальцев, темно-зеленые носки. Они чуть съехали с его щиколоток, потому что резники давно растянулись... Папа висел под люстрой, а носки как раз были перед моими глазами...

28 октября

Ваня с Игорем доложились: они довели Диковича до Лобни. Точнее, немного дальше – они прекратили слежку, когда он, проскочив Лобню, съехал на бетонку, ведущую в направлении Круглого озера.

На следующий день, в четверг, они втроем устроили засаду на бетонке, в надежде, что Бенедикт снова поедет на дачу.

Их надежды оправдались: "Вольво" под знакомыми номерами показался на дороге в районе девяти вечера. На этот раз они довели его до села Мышецкое – дальше следить было опасно, даже по очереди.

Они собрались в джипе Алексея, склонившись над картой. Но дорог и направлений, ведущих из села, было все еще слишком много... Значит, придется продолжать завтра.

Александра. 29 октября

...За последующие три дня Бенедикт не адресовал ей ни слова. Он приходил – она слышала, как он что-то делал на кухне, потом в ванной, потом он уходил в свою комнату. Уезжал он очень рано утром, когда Александра еще спала.

Меж тем он сказал ей далеко не все, что собирался, она чувствовала. Но он явно передумал откровенничать с ней...

Или просто не смог.

А ей хотелось узнать: почему? Почему он убивает женщин? То, что он рассказал ей о своей матери, все это было понятно. Явление отнюдь не уникальное, таких женщин Александра знавала – мастериц превратить каждый вздох и каждый шаг в кирпичик для пьедестала собственному тщеславию.

Впрочем, и мужчин таких она знавала... И хуже знавала, страшнее и беспощаднее. Как Тимур. С той только разницей, что ее страдание и омерзение пришлось не на детскую психику. Детство ее было счастливым, полным любви и доверия, – наверное, потому у нее и достало сил все вынести...

Но, с другой стороны, сколько вокруг людей, вышедших из трудного, мрачного детства, окрашенного в цвета нелюбви, приправленного вечными домашними разборками, а то и порками! Меж тем эти люди не стали убийцами, вот в чем проблема. Почему же он, Бенедикт, – стал?

Ей хотелось узнать это, но он молчал, и она не представляла, как подступиться к разговору. Точнее, просто боялась. У него ведь есть второй ключ.

Она решилась в пятницу.

– Бенедикт, можно вам задать вопрос? – спросила она, заслышав его шаги.

– Вы хотите взять у меня интервью? – треснул смешок за дверью.