13 ведьм

Матвей прищурился. Он никогда не жаловался на плохое зрение, но мало ли что померещится в ночи. А вдруг не померещилось – и это змея?

Ветка снова шевельнулась.

Он привстал было, чтобы подойти и проверить, но тут же раздумал – а если это действительно змея? Демонстративно топнул, делая вид, что приближается, – может быть, уползет? Но нет, ветка не двигалась.

Он пожал плечами. Померещилось. Если бы это было живое существо, то оно бы отреагировало на его действия. Убежало бы – или, наоборот, кинулось навстречу…

И тут ветка двинулась. Вперед, к свету, медленно и как-то рвано, словно кто-то подталкивал ее.

Матвей вздрогнул.

Осторожно, на этот раз стараясь не привлекать внимания, он протянул руку к карману, в котором лежал телефон. На ощупь – это была хорошая кнопочная туристическая модель, практически неубиваемая и вечная – нашел включение фонарика.

И резким движением выбросил руку вперед, одновременно остервенело давя на кнопку.

Луч света ударил, рассеяв тьму.

И озарил что-то приземистое, темное – и шевелящееся.

Матвей пискнул и вскочил на ноги.

Телефон дрожал в его руках, луч метался, выхватывая то кусты, то стволы деревьев – и существо, которое корчилось на земле, перебирая тонкими длинными пальцами, вращало белыми беззрачковыми, словно слепыми, глазами и разевало черный провал пасти, вытягивая челюсть до груди – так, как она не вытягивается ни у одного живого существа. Ветку оно так и не выпустило, продолжая тыкать ею вперед.

Матвей заорал, замахнувшись телефоном, как оружием. Луч фонарика ушел вверх, в небо – а когда вернулся обратно, ничего уже не земле не было.

Лишь чуть покачивалась, шурша листочками, идеальная ветка.

Сердце гулко стучало, гоняя вязкую кровь. Во рту пересохло, ноги тряслись.

Матвей тряхнул головой, отгоняя наваждение.

Это просто галлюцинация. Игра света и тени. Наверное, какой-нибудь енот просто хотел поиграть. Он не помнил, водились ли здесь еноты – да и вообще, водятся ли они в подобных природных условиях, – но почему бы и нет?

– У меня есть нож, – сказал он в темноту. – И топор, – соврал для весу.

Лес молчал.

Лишь где-то наверху, над головой, легкий ветер шевелил кроны деревьев. Они чуть шуршали, убаюкивая привычным с детства напевом. И на душе постепенно становилось спокойно – это всего лишь галлюцинация, тень мотылька, приблизившегося к фонарику, пролетевшая паутинка с пауком, ком листьев, в которых копошился еж, что угодно, но только не опасность. Здесь не может быть опасности. Ее не может быть там, где так привычно и нежно шепчутся деревья, где так легко и свободно дышится и где тебя ждет твой родной дедушка…

Матвей закидал землей костер, протоптался, сплясав какой-то дикий танец, – ему уже самому стало смешно от страха, что он испытал перед миражом.

– Матвей-Матвей, – поддразнил он себя, подражая деду, – боится гусей. Мышь увидал – заикой стал.

Подхватил рюкзак, потянулся еще раз – и уверенно, лишь изредка подсвечивая себе путь, направился на юго-восток.

– Скырлы-скырлы, – донеслось ему в спину.

То, что он приближается к дедовой сторожке, Матвей понял уже издалека. Он хорошо помнил этот пень, вырезанный в виде маленького трона, каменное Идолище Поганое – они собирали его с дедом вместе, в то лето, когда в городе от жары плавился асфальт и замертво падали голуби, а здесь, в лесу, по утрам на траве дрожала сладкая на вкус роса, – и многие другие милые мальчишескому сердцу мелочи, от которых у него ноюще щемило в груди и почему-то подрагивали руки.

Через пять минут он вышел на полянку.

Конечно, в детстве и трава зеленее, и небо голубее, и мир больше – но он не ожидал, что настолько. Сторожка, которая помнилась ему полноценной деревенской избой, оказалась просевшим в землю чуть ли не до ставен хлипким домишком. На фоне ночного неба чернел седловидный провал крыши, стены накренились и разошлись, во дворе буйно колосились разлапистые, в темноте похожие на лопаты лопухи.

Но в окошке тускло горел свет.

Матвей подошел к двери – крыльцо вошло в землю так, что он скорее вспомнил, что оно тут когда-то находилось, нежели ощутил ногами, – и постучал.

Никто не ответил.

Он постучал сильнее – а потом пятерней толкнул дверь.

Та скрипнула и отворилась.

Матвей сделал было шаг в темноту – но тут же ему в грудь ткнулось что-то острое и твердое, выпихнув обратно.

– Сгинь, – свистяще прошипели. – Я тебя не приглашала.

Откуда-то появился и качнулся слабый свет – и в неровном пламени свечи Матвей разглядел стоявшую перед ним старуху. Ее седые волосы были распущены, свисая неопрятными космами, белая ночная рубаха не скрывала костлявого изможденного тела, а длинный артритный палец упирался в грудь Матвею прямо напротив сердца.

– Вы кто? – опешив, спросил он и оттолкнул ее руку. – И где дед?

Старуха молчала, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Зато пальцы на ее левой руке, казалось, жили своей особой жизнью – они тряслись и сжимались, складываясь в какие-то замысловатые и подчас даже неприличные фигуры.

– Где дед? – повторил Матвей. – Ефим Иваныч, лесник бывший. Я Матвей, внук его, неделю назад писал, что приеду.