1356

— А я ещё думаю, откуда здесь взяться гербу Нортхэмптона? — благожелательно продолжил по-французски всадник.

Томас приказал надеть эллекинам в бой ливреи герцога, цвета которого хорошо знали в английской армии, потому что нарукавных повязок с крестом святого Георгия, обычным опознавательным знаком англичан, на всех не хватило. Говоривший с Томасом носил на шее цепь Ордена Повязки и был герцогом Оксфордом, родственником сеньора Хуктона, герцога Нортхэмптона. Оксфорд дрался под Креси, потом их с Томасом пути-дорожки пересекались в Англии, тем не менее, лучника удивило то, что вельможа помнит не только его, но и помнит то, что Томас владеет французским. Нортхэмптона Оксфорд по-свойски именовал «Билли»:

— Жаль, что Билли далече, у нас нынче каждый добрый рубака на счету. А тебе я бы посоветовал отвести своих ребят на холм.

— Отвести, сэр? Почему?

— А ты прислушайся.

И Томас прислушался. И услышал бой барабанов.

Когда тяжёлые всадники д’Одрегема атаковали правый край растянутой английской обороны, горстка других рыцарей выехала перед боевыми порядками баталии дофина, вызывая англичан на поединки.

Их было шестеро. У каждого за плечами имелся внушительный список турнирных побед. Их чистокровные скакуны, как и лучшие доспехи, покупались за деньги, выигранные на ристалищах. Приблизившись к английским позициям, поединщики громкими криками известили противника о своём прибытии и намерениях. Англичане никак не реагировали. Даже лучники жалели стрел, ведь какой смысл убивать шестерых идиотов, ожидая нападения тысяч?

Поединщики ждали, и принц Уэльский на всякий случай распорядился:

— Передайте войскам на вызовы не отвечать.

Поединщики, питавшие надежды скоренько убить или сшибить с коня пару-тройку англичан для поднятия духа своего воинства и вящего позора воинства вражеского, стали проявлять признаки нетерпения.

— Эй, вы, бабы! — орали они англичанам, — Что, забыли, как драться?

— Плевать на них, пусть гавкают, пусть хоть лопнут… — цедили своим английские командиры.

Но один неслух сыскался. Собственно, «неслухом» его назвать было бы неправильно. Он не клялся в верности ни единому военачальнику из числа англичан и гасконцев. Неслух взлетел в седло, взял у оруженосца копьё и направил коня к кучке поединщиков.

Жюпона он не надел, а броня, начищенная, как зеркало, сияла. Султан турнирного шлема состоял из нежно-голубых перьев, а в середине смоляно-чёрного щита цвела белая роза без шипов, цветок Девы Марии. Вокруг шеи рыцаря был повязан женский шарф голубого шёлка, дар Бертильи. Де Веррек повёл коня по тропке сквозь виноградник к ровному пятачку на дне долины. Там он лошадь повернул и замер, будто приглашая к поединку любого из шестерых.

И один из них ответил на вызов. Он был парижанин, сильный, как бык, и быстрый, как молния. Тёмная синева его жюпона походила на ночное небо, а доспехи не ведали полировки. Эмблемой его был красный полумесяц, нарисованный на щите и вышитый на гербовой накидке.

— Предатель! — крикнул он де Верреку.

Роланд ухом не повёл.

Парижанин и пятеро его товарищей спустились к де Верреку.

— Эй, предатель! — вновь проревел парижанин.

И опять де Веррек даже не шелохнулся.

— Убивать тебя не стану! — надрывался парижанин по имени Жюль Ланжье, без труда орудовавший пятиметровым ясеневым копьём, — Я тебя не убью! Я привезу тебя в цепях королю, и пусть он казнит тебя! Может, хочешь сбежать? Давай! Я обещаю, что гнаться не буду!

Роланд де Веррек вместо ответа захлопнул забрало и нацелил копьё вперёд.

— Жюль! — предупредил парижанина кто-то из поединщиков, — Следи за его копьём. Он любит в последний миг поднимать наконечник. Голову береги.

Ланжье кивнул и рявкнул де Верреку:

— Эй, девственник! Беги, пока можешь!

Конь Роланда начал разбег. Гасконец заметил, что его путь чуть наискось пересекает продавленная в грунте тележная колея, неглубокая, но достаточная, чтобы лошадь запнулась. Рыцарь нажал коленом, посылая коня чуть левее борозд.

Он отрешился от всего на свете, будто наблюдая за собой со стороны. Хладнокровие и отточенность движений — вот главное на ристалище. С Ланжье он оружие не скрещивал ни разу, но на турнирах его бои видел, и помнил, что тот в атаке низко наклоняется, дабы уменьшить для противника цель, отбивает копьё крепким щитом и в миг, когда соперник пролетает мимо, своё копьё отбрасывает, выхватывая висящую у колена булаву и обрушивая её на противника сзади. Приём был отработан и Ланжье ему не изменял. Наверняка, намеревался применить ту же тактику и сейчас. Если Роланд допустит это, то последнее, что он увидит в схватке (а то и в жизни) — сноп искр перед глазами в мгновенье, когда булава проломит шлем.

— Трус! — рявкнул парижанин, ударяя коня шпорами.