14. Женская проза «нулевых»

Она говорила: сейчас нельзя этого делать. Она говорила: я не могу объяснить почему, просто нельзя ехать туда сейчас, это неправильно, это не по правилам. Она плакала и говорила: не надо, не надо, не надо. Будет очень плохо.

– Тебе сейчас положено капризничать. Но я всё же поеду. Лиза, это как раз правильно – нужно же мне наконец избавиться от этого бреда! Я просто пойму, что никогда там не жил и никого там не знал. Всё будет хорошо.

* * *

Всё узнал сразу.

Без любви и без удивления, просто узнал. «Ростовчане всех стран – соединяйтесь!» – полоумный призыв на красно-синем плакате. Большая Садовая. Здание городской Думы – гигантский кремовый торт, белый с салатовым. Кинотеатр «Киномакс» с решетками на окнах, похожий на районную поликлинику: здесь они с Катей смотрели вторую «Матрицу».

Дима медленно подошел к своему дому, завернул за угол и остановился. Мать сидела на лавочке у подъезда. Вместе с Катей. Они о чем-то оживленно беседовали и смеялись, миттель остервенело носился вокруг. Они по очереди кидали ему палку.

Они действительно существовали. Они смеялись. Они не были в трауре, не обзванивали поминутно больницы и морги и не рыдали друг у друга на плече. Года еще не прошло с тех пор, как он пропал из их жизни, а они смеялись и играли с собакой. Мать выглядела даже несколько помолодевшей, подтянутой. Ничего общего с той одинокой больной старушкой, потерявшей сына, которая столько месяцев посещала Диму в ночных кошмарах, манила дрожащим пальцем, платочком протирала слезящиеся глаза. Катя совсем неприлично растолстела; под просторным бесформенным балахоном добродушно повиливал великанский зад.

Они его не видели. Дима немного потоптался на месте и сделал несколько нерешительных шагов в их сторону. И тут вдруг заметил еще кое-что.

Коляска. Синяя детская коляска, самая обычная; она стояла рядом с ними.

Катя тяжело поднялась со скамейки, вперевалочку подошла к коляске, вытащила оттуда большого, запеленатого в розово-голубое младенца. Мать и миттель засуетились рядом.

Дима осторожно зашел за дерево и еще с минуту смотрел на них, счастливых, чужих, оттуда. Подходить ближе не стал: не хотелось приглядываться к лицам, слышать голоса, объяснять, требовать объяснений. Пусть в его новой памяти они останутся такими, как сейчас: похожими, страшно похожими, но не теми.

Дима отправил Лизе sms (“privet! nikogo ne nashel, nichego ne vspomnil, tseluyu, edu domoy”) и не спеша побрел в сторону вокзала. По дороге зашел в зоопарк, посмотреть на своих любимых птиц.

Несколько бакланов грустно прохаживались туда-сюда, рассеянно ковырялись клювом в воде. Метрах в десяти от них стояли зачем-то огромные зеркала.

– Отойдите, не мешайте съемке! – чья-то уверенная рука отодвинула Диму в сторону.

На Димино место встал плотный невысокий человек в очках, с микрофоном. Рядом пристроился второй, с камерой.

– Прекрасная птица баклан – гордость ростовского зоопарка, – елейным голосом сообщил человек в очках. – Но беда в том, что в неволе от нее очень сложно получить потомство. Ведь бакланы размножаются только в колониях. Двадцать птиц – это не колония. Для колонии требуется хотя бы сто. Для того чтобы создать у бакланов ощущение большой колонии, руководство зоопарка установило для них зеркала. Будем надеяться, что благодаря этому прекрасная птица баклан в скором времени даст зоопарку потомство.

Диме стало жалко бакланов. Они явно чувствовали себя очень неуютно, затравленно озирались на мужичка с микрофоном и совсем не хотели давать потомство. На зеркала бакланы смотрели совершенно безразлично и, судя по всему, просто их не замечали. А может быть, отказывались считать собственные отражения соседями по колонии.

* * *

Как только поезд тронулся, зачирикал мобильный. Звонила подруга Лизы: совершенно замогильным голосом она сообщила, что у Лизы начались преждевременные роды и ее отвезли рожать в роддом № 16.

– Скажи ей, что я приезжаю завтра! – заорал Дима. – Завтра!

Связь прервалась. Он посидел немного в купе и поплелся в вагон-ресторан за сигаретами.

Дима зашел в тамбур, прислонился к стене и глубоко затянулся. В привычной тамбурной затхлости отчетливо чувствовался какой-то еще, совсем неуместный здесь запах.

Она стояла в тамбуре и курила. Рыжая девушка, та самая. Дима бросил недокуренную сигарету на пол.

– Ну, привет, – процедил сквозь зубы, по возможности угрожающе. – Давно не виделись.

Шумно шагнул к ней, вцепился рукой в рыжие патлы, прижал к зарешеченному окну:

– Ты какого черта тут делаешь?

– Я… тут работаю… на этом маршруте… пусти!

– Деньги отдавай, сука… и всё остальное. – Дима налег сильнее.

– Денег уже нет, – не слишком испуганно ответила рыжая. – А все остальное отдам! Только сначала пусти!

Дима ослабил хватку и отошел на шаг.

– Ребята-а-а! – истошно заорала Рыжая. В тамбур оперативно ворвались двое смуглых крепышей; один галантно обнял ее за плечи, второй с ходу двинул Диме в нос. Поезд в этот момент качнуло, и Дима тяжело повалился на заплеванный бурый пол.