15 000 душ

— Живем мы скромно, — сказал Смунк и цокнул языком; верно, заметил, что Клокман шарит глазами по комнате. — Так-то вот.

— А умыться тут можно? — тихо спросил Клокман.

— На дворе! — Смунк указал на окно, покрытое толстой коркой льда.

Горячий источник? Цветки болотной калужницы.

Вот, значит, откуда запах, — решил Клокман и, не долго думая, втянул ноздрями воздух.

Черт возьми! — Пахло еще чем-то, но вот чем именно?

Кровью — грязными носками — мочой — шнапсом.

Завод по производству шнапса?

— Я бы и сам предпочел остаться в «Метрополе», — пробурчал Смунк. Он облизал губы. Сидел он на уложенных штабелем ящиках. Это были ящики с ячейками.

Он достал оттуда непочатую бутылку:

— Глотнете?

Клокман отпрянул. Видно, в этот момент он и впрямь выглядел смешно, потому что Смунк громко расхохотался.

От его смеха все вокруг задрожало.

Даже лампочка закачалась; пошла выписывать круги.

Круги.

Мужицкий юмор! Потешается! Грубо, но зато от души. Гогочет!

Клокман схватил в охапку свою одежду, влез в штаны.

Смунк громко высморкался.

— Ну, загуляли мы вчера, — воскликнул он. — Что тут такого? — Напились вдрызг! В стельку! В «Метрополе»!

Почти с ужасом Клокман вспомнил сияющий дворец — пустынную, подбитую инеем полярную ночь — бутылки шампанского — фарфор — ковры.

— Только так и можно отдохнуть, почувствовать свободу, — весомо произнес Смунк. Он уткнулся глазами в пол.

— Мне плохо, — Клокман пошарил руками у себя за спиной.

Вороны?

— Вам плохо? Ну, выдаете! Ему плохо?! — Так выпейте, дружище! — Он весь сиял.

За спиной ничего не было: никакой опоры.

Смунк властно протянул ему бутылку.

— Ваше здоровье! — Клокман поднес бутылку ко рту; опустил бутылку.

— Я вот думаю, — Клокман поежился от холода, высоко поднимая плечи, — вы просто по-другому отдыхать не пробовали: альпинизм? Теннис? Шахматы?

— Болтовня! — Каждый отдыхает, как может, — пояснил Смунк. — Мы тут уже обтяпали одно дельце. — Он раскупорил бутылку.

— А те двое где?

— Дрова колют — для бытовки! — Потом двинем на беговую дорожку.

Мощно пахнуло перегаром.

— Отлично! — сказал Клокман и подумал: наверное, нужен рекорд?

Ледяные узоры на окне.

Здесь всем заправлял Смунк! — Сейчас он шагал впереди, придерживая правой рукой под локоток Клокмана, словно тот был арестантом, а не гостем. В дополнение к шубе из волчьего меха, если только это не была особой выделки собачья шкура, Смунк надел меховую шапку, которая придавала ему немного официальный, почти командирский вид. Впрочем, он и так выглядел довольно мужественно: его рябое лицо размером с доброе колесо раскраснелось, глаза слезились, но в любой момент, как жерла двух вулканов, могли извергнуть огненные потоки; его заостренные кверху уши стояли торчком — но хватит о нем, пора бы взглянуть и на его свиту.

Тут был Ляйхт в пиджаке с трепещущими на ветру лацканами, с развевающейся шалью на тощем загривке, рот его был приоткрыт, раскрасневшиеся глаза рыскали, вернее, просто шныряли по сторонам — блуждающий, рассеянный, отсутствующий, безучастный, отупелый взгляд.

Он был с похмелья! — Недавно проснулся.

Мошкара.

Хриплыми криками он отогнал ворон, расстегнул ширинку на штанах и помочился. Струя разбрызгивалась веером. Да, сквозняк здесь сильный! — Бабочки-лимонницы сели на штаны Ляйхта.

Вазелин? Этот совсем расклеился. Его серое, осунувшееся лицо еще не озарила любезная улыбка, которая придавала ему чертовски обаятельное выражение. Он передвигался как на ходулях, согнувшись под ветром, но старался не отставать от Смунка на тот случай, если ему подадут команду «апорт».

На его пальто налипли трупики клопов.

Пальто на меху.

Его жидкие светлые волосы приобрели пепельный оттенок. Отчего бы это? Пыль? Пенка для укладки? Угольная крошка?

Груда костей.

В общем, вот так наши приятели, по-разному пыхтя, дрыгая на ходу ногами, размахивая руками и топоча, выбрались из своего укромного бетонного логова на свежий воздух: маленький отряд темнел как ориентир посреди светлого пространства. — Впереди Смунк.

Как же здесь было светло! Какая ширь! Какой простор!

Не будем спешить: серо-черная местность, которая раскинулась перед ними, была невелика вширь, но зато тянулась далеко-далеко за горизонт. Вообще-то, на небе было просторнее, чем на земле. Эти возвышенные в буквальном смысле слова небеса лишь кое-где были подернуты мглой и затянуты пеленой размытых, тлеющих по краям облаков. Вся эта рыхлая муть медленно колыхалась, двигалась, выпуская вниз щупальца или шипы и заволакивая красный луч света, который то тускнел, то вспыхивал снова, исподволь сплачивая вокруг себя все это необозримое пространство. Вот где таилась сила. Вот почему эта пустынная местность выглядела так, словно здесь намечалось какое-то торжество, какое-то странное празднество, чуть ли не ярмарочное гуляние.

Повсюду виднелись озера, пруды и подпруженные реки. Местность немного напоминала океан. Изогнутая береговая линия кружила по равнине, взмывала ввысь, изгибалась, становилась толстой, жирной, черной и опять терялась вдали: круглые, свитые в клубок отблески света лежали на черных ледяных полях и тянущихся к горизонту складках.