15 ножевых

На дежурстве я после очередного вызова завалился в фельдшерскую с твердым желанием сдаться перед силой притяжения дивана и лежать с закрытыми глазами как можно дольше. На кого-то, сидящего в углу, я внимания не обратил. Встрепенулся только этот кто-то, начал что-то лихорадочно под подушку прятать. И ладно, может, человеку мелкими в карман благодарность насыпали, а он теперь считает. Только почему свет не включил? Мелькнула мысль и пропала, ибо желание прилечь превозмогало чьи-то там меркантильные интересы.

– Слушай, Панов, я не поблагодарил тебя тогда, – робко начал любитель посидеть в потемках.

Ага, это же Каримов! А я только успел один ботинок расшнуровать. Нет в жизни счастья. Я щелкнул выключателем света, выдернул подушку из-под руки парня. Ой, что это у нас тут под ней? Радиоприемник «Микро». Да еще с наушником.

– Что ты тут делаешь?!

Фельдшер попытался закрыть собой сверхсекретную аппаратуру.

– Какая там у тебя частота настроена? – Я бросил обратно подушку, завалился на диван. – Шестнадцать метров? Что интересного рассказал сегодня Сева Новгородцев? Очередная голодовка Сахарова?

Каримов побледнел. Порывисто встал.

– Ты меня заложишь?

– После того, как я тебя отмазал перед Лебензоном?

Фельдшер успокоился, сел рядом.

– Спасибо, кстати.

– Да уже жалею, – я тяжело вздохнул, закрыл глаза. Боже, как хочется спать.

– Это почему же? – Каримов покраснел, набычился.

Начал мне задвигать про крымских татар, их скитания, про Джемилева, Османова, Сахарова и Буковского с Григоренко в придачу. Причем умудрился выплеснуть на меня это в течение минуты.

Из всей этой компании правозащитников и диссидентов в итоге повезло одному только генералу Григоренко – он умер в Штатах до перестройки с гласностью и поэтому не успел нырнуть с головой в дерьмо постсоветской дележки власти. Но вести политические дискуссии возможно только с дураками – умные их всячески избегают. Так что я просто прервал поток красноречия:

– Не интересно. Хотя постой. Ты сам из крымских татар, что ли?

Каримов выразительно промолчал. Ясно. А внешне и не скажешь. Ну чернявенький такой фельдшер, зато по-русски говорит чисто.

Пока я пристраивался на диване, парень опять врубил свое радио-пропагандон и продолжил про тяжелую судьбу крымских татар.

– Послушай, – не выдержал я. – Ну хватит уже. Что случится, если завтра крымчакам разрешат вернуться назад? Молчишь? И правильно делаешь. Ничего хорошего не будет. Начнутся массовые конфликты за землю и дома. Тех, кто там живет, придется переселить. А жилья нет. Те люди тоже начнут жаловаться. Причем татары не перестанут что-то требовать, потому что им нужны будут деньги на ремонт, сельхозинвентарь и новый телевизор. Вместо одной группы жалобщиков советская власть получит сразу две. Завязывал бы ты дурью маяться, брехню эту слушать.

– Там говорят правду! – В запале Каримов уже почти на крик перешел.

– Какая в жопу правда? – спросил я. – Это пропаганда, от наших съездов с доярками ничем не отличается. Наши врут про одно, те – про другое. И вообще, как сказал один умный мужик, хуже коммунистов только антикоммунисты. Это во-первых. А во-вторых, если ты продолжишь тут антисоветскую пропаганду, прилетит всему коллективу. Допустим, по Лебензону я плакать не буду. Но если начнут трясти остальных, кто-нибудь попадет под раздачу. Тебя, дурака, в лагеря отправят, к твоему ненаглядному Джемилеву. А за что должны страдать нормальные врачи?

– Я, значит, ненормальный?

Каримов опять вскочил, схватил свой микро-девайс, начал судорожно засовывать его в карман.

– Слушать антисоветчину на работе, – пожал плечами я, – это верх глупости. Пересказывать ее пациентам – дебилизм в стадии идиотии. Мы закончили или ты хочешь новых определений твоей умственной полноценности?

Надо было видеть, как хватает воздух ртом фельдшер.

Я повернулся на другой бок, произнес:

– Извини, дружище, я подремлю немного.

* * *

Как ни откладывай, а матери Панова надо позвонить, договориться забрать зимние вещи. Я уже и по два свитера под осеннюю куртку порой надевать стал, погодка совсем не радует. Купить бы, но негде. В магазе висят пальтишки фасона «прощай, молодость». Надеть такое можно только от сильной нужды. Лучше уж модный ватник носить. С сатиновым верхом, радикально черного цвета. И кроличью ушанку.

Купил талончик на три минуты, дома набрал прославленный телефон 07. Разговор как-то отличался от предыдущих двух попыток. Оказалось, что я очень нужен маман для каких-то серьезных разговоров. И голос какой-то несколько возбужденный. В пятницу вечером сяду в поезд, утром в субботу буду в Орле. И вечером, пожалуй, назад. Даже ночевать не придется.