15 рассказов

На ногах, повыше пальцев, было написано «они устали». На безволосом животе – «оно хочет есть». На голове ничего не было написано, а на груди распростер крылья орел. Орел летел и в клюве держал девицу. Девица, судя по горизонтальному положению, находилась в обмороке. В такой же обморок была готова свалиться моя сестра.

Заспанный мужичок слез со второй полки, запихнул «усталые» ноги в башмаки и отправился в тамбур курить.

– Говорила тебе, что надо в купе брать билеты! С проводником надо было договариваться! – зашипела сестра, – а ты «нет мест, всего ночь переспать». Вот теперь переспишь! Этот головорез прибьет и не моргнет.

– В купе тебя зарежут, по частям выкинут в окошко и никто не увидит, а здесь все на виду. Когда твою умную башку вместе с языком оттяпают, все сразу увидят, – объяснил я.

– Где я тут буду переодеваться? Покажи!

Я молча закинул свою сумку под лавку, сестрину, подняв крышку лежанки, поставил в «сундук». Повесил на крючок куртку и потом объяснил:

– Ты, дорогая, когда начнешь переодеваться, все сами отвернутся.

– Как был хамом, так и остался!

Все это произносилось про себя, и никто в плацкартном вагоне нашей ругни не слышал.

Была ночь. Вагон спал.

Поезд дернулся, поехал, проводник принес белье, мы застелили матрацсы, переоделись и улеглись. Сестра внизу. Я на верхней полке.

Вернулся мужик с орлом и девицей на груди. Дыхнул смесью дыма и перегара, кряхтя, забрался на полку и захрапел. Заснул и я.

Утром проводница начала собирать белье за четыре часа до прибытия в Москву. Народ ворчал, но связываться не хотел, отдавал смятое за ночь сероватое тряпье, скручивал матрацы, запихивая их на самую верхнюю полку для сумок и чемоданов, вздыхал и садился досыпать на нижние грязно-коричневые лежанки. Поезд, как и положено, стучал колесами, холодное солнце лезло в глаза, слепило.

Мужик с «усталыми» ногами после очередного перекура дыхнул сигаретным запахом, протянул руку и сказал:

– Витя.

– Гена, – ответил я.

– Обмоем знакомство, – он неторопливо, но как оказалось быстро, нагнулся к сумке, вытащил бутылку с третью прозрачного содержимого, залил по двум стаканам, всю ночь звеневших ложечками, стукнул, чокаясь почерневшими подстаканниками. Запрокинув голову, выпил и удивленно посмотрел на мой, оставшийся на столе нетронутым.

– Болеешь? – сочувственно спросил он.

– Я ему выпью, враз заболеет! – ответила сестра.

– Сочувствую, – ответил мужик мне. Поднял второй стакан, сказал:

– За вас, мадам! – и поставил опустевшую тару на скатерку, засыпанную крошками.

Я вздохнул.

Он сочувственно спросил:

– Жена?

– Сестра, – ответил я и объяснил, с похорон едем. Батю похоронили.

– Примите мои соболезнования, – сказал Витя, нагнулся под лавку, жикнул замком и вытащил новую, запечатанную бутылку. – Надо помянуть хорошего человека.

– Я ему помяну! – снова ответила за меня сестра.

Пришла четвертая пассажирка. Она успела умыться, переодеться, и сейчас сверкала губной помадой, пахла зубной пастой, фальшивыми французскими духами, прелыми железнодорожными простынями и угольным дымом.

– Витек, сученок, я тебе сейчас твою поганую пасть зашью вместе со стаканом!

– Жена! – похвастался мне Витек.

– Красивая, – так же лаконично ответил я.

– Моя! – Снова похвастался Витёк.

Жена была похожа на гусеницу из мультфильма. Кофточка плотно обтягивала грудь и, такие же по размерам, три складки живота под ней. Ярко-красные пухлые губы и огромные накладные ресницы дополняли сложившийся сам собой образ.

– Сучёк! – снова прошипела красавица и треснула муженька косметичкой.

Витёк увернулся и пояснил:

– Бьет, значит, любит.

– Когда только успел, налакаться. Отошла всего на минуточку.

Довольный похвалой Витёк счастливо улыбался.

– Моя жена! – Снова объяснил он нам с сестрой.

– Вроде приличный человек. Писатель, а на деле алкаш алкашом! – говорила «гусеница». – За что мне это наказанье господ не. Сейчас едем с конференции литературной. Этому козлу премию дали сто тысяч и бронзовую статуэтку. Так он третий день не просыхает. Просто кошмар какой-то. Даже билетами путевыми заниматься не захотел. Еле эти достали. Там хлебал с дружками писателями, и тут никак не остановится.

– Убью! – жена снова саданула Витька косметичкой и опять промахнулась.

Потом собрала его и свои простыни, полотенца, наволочки и пошла сдавать проводникам.

Витёк снова нырнул в сумку и для ускорения процесса заглотнул водку из бутылки.

– А вы, правда, писатель? – от нечего делать спросила сестра.

– А то!

– А с виду и не скажешь, обыкновенный человек.

– А писатели и есть обыкновенные человеки, только все, что видят обобщают и потом записывают. А вы, думали писатели и поэты это только те, которые «С свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой головой»? – оживился писатель, закинул ногу на ногу и откинулся к стенке.

– С винцом в груди! Ты, ирод, с винцом и водярой в груди и в брюхе, и насквозь пропитан, – снова вступила вернувшаяся жена.