150 моих трупов

И где она была все эти годы? Моя собственная боль. Внутри! Та, что рвалась из чёрной коробки, из придуманных стальных ящичков, куда мы положили все наши чувства. Что с ними теперь? Кто-то стучит изнутри их, разбивает кулаки, разрывает темноту. Кто-то рвётся, сходит с ума, потому что по затерянным в тумане дорогам идёт она. Боль.

Я отвернулся, сглотнул. Я не знал, что происходит. Почему так мало движения. Почему оно так необходимо теперь, и что за вопрос застыл в их мышцах и их пальцах.

Она долго шла ко мне.

Но поздно теперь тянуться, любить – она здесь. Ни в одном, и ни в другом теле. Не во мне и не в Инве, а между нами. Разлита развязным пьяным жестом в воздухе. Повисла на широких свободных связях. В них пульсировала. Сжималась, растворялась, страдала. Я безгранично ей доверял. Я потянулся вперёд, к танцорам, внутрь этой статичной снаружи и горячей внутри импровизации. Я боялся. Я был неуклюж. Я навязывался, я требовал. Я стеснялся, выражая это странным самодовольством, и заранее бесновался из-за отказа, я стучал.

Предлагал себя Инве так, как хотел только что отдать себя Сайхмару, чтобы жить. Не исполнить свою мечту. Не умереть, а жить, потому что… Если бы только Инва…

И Инва пустила меня.

Открылась чёрная коробка. И я застыл на пороге её. Я больше не хотел наружу, но прорвалось.

И вот не касались фаланги друг друга в невообразимо сложных движениях рук. Непринятая ласка, нереализованная теплота.

Теперь плакали непролитыми слезами наши пальцы. Ничего не происходило в комнате, просто перегорало так и непережитое, взъерошенное, тёплое, грязное… горечь. Жила эта горечь в воздухе, что разбегался от точечных прикосновений. Тянула за верёвку сердце. А сердце горело, сжималось, гнало кровь и ликру к душе, а души больше не существовало. Ничего не было в этой чёрной коробке, что я так стремился и так боялся открыть. Дырка только, дырка без дна, и через неё, через эту бесконечную тугую пустоту, все мы связаны. Тянет – и страшно.

Мы плакали вместе с Инвой.

В какой-то момент, когда стало нестерпимо, когда стало уже ясно, когда уже ничего не осталось и страсть почти прорвалась наружу, Инва поднялась и просто вышла из комнаты.

Трупы упали, как пряничные куклы. Я присутствовал здесь, я лежал руками на связях, но я не удержал.

Я стоял у двери из ничто. Я проводил рукой по жестяной коробочке, в которую выдумал, что положил свои чувства, а там…

Здесь – пусто.

Оставшись в одиночестве, я подошёл к двум неживым актёрам, валявшимся без дела на полу. Холодно без холода. Темно на свету. Я один среди полутора сотен тел.

Я опустился на колени рядом с ними, а потом аккуратно лёг на бок.

Вот теперь, когда здесь появилась пустота от Инвы и когда я лежал, подтянув к груди ноги, между кинутых ненужных тел, – искусство закончилось. В белом воздухе повисла затухающим аккордом необъяснённая мною боль.

Мы собрались убить Хозяина Луны раз десять или двадцать, расчленить и сшить вручную из его плоти укреплённый мост для паромотрисы, а сам хозяин этих тел был против и шумно протестовал, размахивая в знак своего несогласия руками. Сотворитель, это же очень смешно!

Боль затухала в прозрачном воздухе. Груз из ста пятидесяти восьми пяти тел стоял. Две тела валялись. Я лежал рядом с ними, сжавшись в позе эмбриона. Я смеялся.

Глава 6. Не поезд

I

Длительность моих смен увеличилась почти вдвое. Держать становилось сложнее. Начавшееся ещё в поезде-призраке недомогание теперь стало вполне заметно. Преодолевать его силой воли становилось довольно тяжело. Я ощущал слабость. Но не настолько настойчивую, чтобы не работать вовсе.

Однако, несмотря на болезнь, увеличение нагрузки оказалось мне приятно, поскольку лишало меня возможности углубляться в собственные переживания, досаждавшие мне. Нагрузка не давала прислушиваться ко внутреннему диалогу. Тот уже воскресал во мне каждый раз, когда становилось тише. В перерывах между ударами сердца.

Против желаний я вспоминал взгляд жены. Размышлял о том, кто я: жертва или палач. Для нас двоих. Для самого себя. Я не хотел бы принимать решение в этой области никогда. До сих пор мне успешно удавалось избежать этой необходимости. Но силы, что я тратил на побег от неё, могли лучше мне пригодиться для того, чтобы набраться смелости и найти занятие, увлёкшее бы меня безвозвратно. Более подходящее для меня занятие.

Возможно, перестав тратить время и энергию на отрицание, я мог бы подобрать аргументы для того, чтобы перевестись на другое назначение. Убедить Центр. Возможно, какое-нибудь из молодых предприятий захочет поверить в меня и рискнуть. Всё равно этот рейс для нашей бригады – последний. Инва уйдёт. Значит, бригада станет другой. Что означает в свою очередь неизбежность болезненных перемен. Не лучше ли мне управлять ими?