150 моих трупов

– Нет. Я не могу управлять болью. Всё, на что я способен, – возродить её и позволить ей жить так, как она того желает. Чтобы действовать правильно, боли нужно позволить быть умнее нас. Пустить её впереди себя.

– Вернёмся к вашему поступку. Я задам простой вопрос: ваш друг просил вас убить его?

– Нет.

– Но вы уверены, что если бы мог, то попросил бы?

– Нет. И если бы он попросил, я не убил бы.

– То есть вы принимаете всю вину на себя и продолжаете на ней настаивать. Поймите, качество его жизни…

– У жизни нет качества. Во всяком случае, её нельзя измерять так, как измеряют законы и Центр – с точки зрения денег, что может она заработать собой.

– Господин Риррит…

– Господин адвокат. Я убил механоида. Это так. Единственного друга. Того, кто ничем и никогда меня не обидел. Я сделал это потому, что сам так решил. За него.

– Вы уверены, что будете придерживаться этой позиции до суда?

– Да. Если кто-то перекладывает вину на свою жертву и ему верят… Я сделал как сделал.

– Говорите дальше.

– Я пробыл с ним какое-то время. Никак с ним не попрощался. Потом я надел перчатку и убил его. Сразу. Тело на перчатке я держал ещё долго. Руку… Руку я спрятал в карман. Перчатки не видно обывателям. После визита я спустился вниз.

– Тело всё ещё находилось под вашим контролем?

– Да. Я вышел. Там… рядом стоял какой-то паб. Или гостиничный бар… питейное заведение. Оно находилось на самой границе моего контроля. Я зашёл. Заплатил сразу за ночь. Я только вернулся с вахты. Денег много… Я встал у стойки. Проще держать своё тело, когда оно стоит, а не сидит. Дальше я пил.

– Сделайте акцент для протокола, пожалуйста. Вы употребляли алкогольные напитки, оперируя при этом перчаткой? Держа на ней тело?

– Тело моего лучшего друга, да. Я только что убил его. И держал его тело на перчатке, чтобы смерть обнаружили как можно позже. Я пил. И пил. Как результат, я не помню точно, как и когда отпустил контроль.

– Господин Риррит, я должен уточнить, что, учитывая состояние вашей жертвы, вы могли бы избежать наказания, если бы не упорствовали в признании вины. Если бы сказали, что выполнили его волю, что находились в отчаянье, увидев его в том состоянии, что прогноз…

– Врачи давали положительный прогноз.

– Но почему тогда?

– Потому что врачи ошиблись. Я не могу доказать. Но я это знаю. Незачем никому на свете терпеть такую боль, если смерть неизбежна. Облегчение и принятие – вот единственное, что в смерти принадлежит самим мертвецам. Всё остальное – это для нас. Живых. Это неоправданно. Это зря. Он не смог бы принять такого решения умереть искренне. Я мог. И то, что я мог, я для него сделал.

– Как ваш защитник…

– Я всё сказал.

– Господин Риррит, ведь и вы, и ваша жертва работали в Первом обществе спасения от стихий? Сначала в одном расчёте, а после вашего ранения и распространения паралича – в разных. Это верно?

– Верно.

– Центр уже сейчас вступил в переговоры с Первым обществом о том, чтобы оно сняло с вас обвинения. Отказалось от них взамен на довольно внушительную сумму пожертвований со стороны Центра. По договору вы поступите в распоряжение Центра. И дальше пойдёте туда, куда Центр пошлёт. Но вы избежите тюрьмы. Что вы скажете об этом?

– Я не согласен. Я считаю, что отказываться от уголовного преследования убийц – низко. Что это уничтожает в нас всё, к чему мы стремимся. Всё, что я защищал. Что он защищал. Я подлежу наказанию. Я желаю этого и жду. Я не хочу, чтобы моей судьбой распоряжался Центр.

– Я услышал вас, господин Риррит. Когда передумаете, дайте знать. Сказать к слову, лица с постлитеральным кодом «67/2» не имеют права хранить у себя механизмы, требующие постоянного завода. У вас же нет личного сотрудника, кто заводил бы ваши карманные часы для вас, господин Риррит? Пока только я обратил внимание на это несоответствие, вы можете оставить их у себя. Но перед судом…

– Оставьте мне документы для ознакомления.

– Почему эти часы так важны для вас?

– Неверно.

– Простите?

– Это не они. Это я для них важен.

Мой адвокат улыбнулся.

Я сцепил руки перед ним. Я ждал, когда у меня отберут перчатки. Так со мной поступили бы по совести: отобрали бы всё, чем я владел. Собой. Это соответствовало бы моей совести, но я не мог позволить себе оставаться честным. Мне следовало сделать всё, чтобы находиться рядом с ними. Никого больше не осталось – только двое нас. Я и они.

И я подписал. Через четверть часа я подписал документы. Ушёл на назначение по Центру и с тех пор нашёл тот покой, где смог спрятаться. Наверное, это действительно лучший для меня исход.

Вокруг больше нет тех, кого я не могу спасти. Присутствие неизбежности, гибели, трагедии – всё это перестало давить на меня. Смерть страшна только тогда, когда ещё есть надежда её избежать. Но моё назначение, к счастью, лишено отравляющего действия надежд. Мёртвые тела под моей рукой становились сосудами для новой жизни. Колыбелями иных надежд. Их мне во многом не понять. Но они не тяготили и не давили на меня.

За мгновение до пробуждения я чувствовал пьяную лёгкость, как в ту ночь, когда напился. Когда убил. Я чувствовал себя необычайно спокойно.