153 самоубийцы (сборник)

Но вот наступил долгожданный момент заслуженного отдыха. Затаив дыхание, зрители следили за тем, как неустрашимый капитан, все время не спуская глаз со львов, поставил около решетки столик дачного образца, покрыл его скатертью, расставил тарелку с отбивной котлетой, солонку и большую буханку хлеба.

Начинался коронный номер – ужин безоружного капитана в клетке с дикими львами. В наступившей абсолютной тишине слышно было только негромкое чавканье капитана и тихое сопение львов, довольных, что их хоть на время оставили в покое.

Если вы, дорогие читатели, будете когда-нибудь укрощать львов или других им подобных хищников, старайтесь не показывать им хотя бы каплю крови. Запах крови – этой свободной игры красных и белых кровяных шариков – приводит любого представителя отряда плотоядных в состояние полного аффекта; и дрессировка, к великому сожалению ваших родных и знакомых, может остаться незаконченной, увы, не по вашей вине…

Одним словом, разжевывая слишком пережаренную и достаточно жесткую отбивную свиную, капитан Джузепенко сломал себе зуб, каковой по простоте душевной и выплюнул вместе с солидным сгустком крови на девственную белизну опилок, покрывавших арену.

Когда он понял свою ошибку, было уже слишком поздно. Львы как-то странно переглянулись между собой, взоры их засверкали загадочным и явно неприятным блеском, после чего, очевидно в порядке, старшинства, первым бросился на капитана огромный, свирепого вида лев.

Вот как раз в этот момент единодушный крик ужаса и пронесся по цирку. Джузепенко забегал по арене, как мышь в мышеловке. Хоть бы какое-нибудь оружие было под рукой. Но, увы! Револьвера не было, и даже обыкновенный столовый нож, которым за несколько мгновений до этого неустрашимый капитан разрезал хлеб, лежал согнутый, после неудачной попытки разрезать неприступные твердыня буханки.

Положение было явно безвыходное: еще несколько секунд – и лев безусловно настиг бы несчастного укротителя.

И вот в этот трагический момент, среди грохота, воплей, истерик и криков, переполнивших душное помещение Заштатского государственного цирка, раздался отчаянный голос с галерки:

– Ты его буханкой круши. Прямо по кумполу буханкой! – кричал гражданин лет двадцати пяти, отчаянно вращая глазами.

Совет пришелся очень к месту. Схватив буханку обеими руками, капитан стукнул ею изо всех сил по голове нападавшего хищника. Громкий треск раздался по всему цирку. Это треснули окаменевшие корки хлебной ковриги.

Эффект превзошел всяческие ожидания. Лев тяжело закачался, взревел нечеловеческим голосом и упал, неистово царапая себе лапой морду: под неприступной твердыней хлебной корки оказалась благодатная слякоть недопеченного хлеба, залепившая наглухо пасть, глаза и уши несчастного животного.

Вздох облегчения раздался из груди взволнованных этой кошмарной сценой зрителей. Однако радость была преждевременной. Сдержанно рыча и хлопая себя по бокам хвостом, в бой рванулась великолепная львица со следами былой красоты на морде. Воспрянувший уже было духом укротитель снова пал упомянутым. Снова забегал он, как в мышеловке, и снова с галерки раздался голос того же самого гражданина;

– Ты ее, гадюку, кирпичом по голове бей.

Взоры тысячи зрителей и несчастного Джузепенко обратились на арену. Никакого кирпича нигде не было видно.

– Кирпичом по голове бей, говорят тебе.

– Да где он, кирпич-то? – заорал Джузепенко, бросая на гражданина с галерки взгляды, полные мольбы, надежды и негодования.

– То-есть, как где кирпич-то?.. Где ему, кирпичу, быть? Конечно, в буханке.

И тут укротитель окончательно воспрянул духом. Он схватил огромный кусок кирпича, запеченный любовной рукой какого-то доброго пекаря в хлеб, и плашмя ударил им по голове львицы так, чтобы не убивать, а только оглушить животное.

Черед две минуты четыре огромных туши царей пустыни лежали на арене в так называемом полуобморочном состоянии. Служители их спешно выволокли из клетки. Гром аплодисментов приветствовал спасенного капитана. Обливаясь сладкими слезами восторга и умиления, директор цирка под громкие возгласы одобрения ошалевших от радости зрителей вытащил на арену упиравшегося и явно недооценивавшего всей важности своей роли в спасения капитана Джузепенко гражданина с галерки. Сняв кепку, тот долго, бестолково кланялся во все стороны публике, прижимая руки к сердцу, утирал слезы радости, кряхтел, поеживался, застегивал и расстегивал во вполне понятном волнении пальто и все порывался уйти с арены.

– Мне, граждане, на работу пора, – канючил он, тоскливо устремив свой взор к выходу, – так что вы меня, граждане, пожалуйста, обязательно отпустите.

– Только один вопрос, дорогой, – обратился к нему директор в то время, когда растроганный укротитель, предварительно облобызав спасителя, набожно тряс ему руку, – только один вопрос; как это вы догадались дать такие спасительные и своевременные советы?

– Как же мне не знать, – ответил скромный спаситель, – раз я мастер хлебозавода. Что я своей продукции не знаю, что ли?

И ушел, благословляемый тысячью взволнованных зрителей.