153 самоубийцы (сборник)

– Значит, дорогой гражданин, райисполком парк культуры строит? А потом уже за баню возьмется? Так-с. О-ч-ч-ень приятно! А при царизме парка не было? Что вы говорите?! Ах, ах! А вы мне, милый, не скажете, как отсюда поближе пройти к председателю райисполкома? Или к секретарю райкома?

– Уж не насчет ли бани вы, гражданин, с ними собираетесь разговаривать? – язвительно спросил бородатый.

– Вот именно-с. Насчет бани-с, с вашего позволения. Насчет дурацких порядков в вашем городе-с.

– Никаких дурацких порядков у нас в городе нет и не было, – с достоинством ответил бородатый, – за такие слова вы вполне свободно ответить можете. А вот к секретарю райкома с разговорами насчет бань, действительно, только дурак ходить может. Вы бы еще с ним насчет мочалок поговорили. И еще очень интересный факт: вас ответственный работник спрашивает о вашем отношении к советской власти, а вы отмалчиваетесь. И всякую агитацию ведете…

– Боже мой, – простонал вконец расстроившийся толстяк.

– Боже мой, какой дурак! Привязался же мне этот идиот с нелепыми вопросами.

– Ах так! – торжествующе воскликнул бородатый. – «Идиот с нелепыми вопросами»? Так вот вы какой типчик. Ладно!

И бородатый ответственный работник крупной рысью выбежал в предбанник.

В предбаннике никого не было. Все спорщики во главе с банщиком Пахомычем стояли в дверях и продолжали дискуссию о лошадях, имея в качестве отправной точки серую в яблоках райисполкомовскую кобылу, стоявшую у бани.

– Вот пусть Иван Иваныч скажет, – воскликнул Пахомыч, кивая на бородатого. – Пусть он скажет: у кого лошади лучше. Посмотрите, Иван Иваныч, на исполкомовскую кобылку. Разве она может пойти против милицейской? По-моему, ни в жисть.

– Ты, Пахомыч, брось спорить, – отмахнулся бородатый.

– Одевайся поскорей и сбегай в милицию. Скажи: Иван Иваныч велел сказать, что в бане один буржуйчик засел. Контрик. Агитацию разводит. Пусть пришлют кого-нибудь протокольчик составить.

Пахомыч понимающе шмыгнул носом, засуетился, быстро натянул портки, обул на босу ногу сапоги и побежал по улице Братьев Гракхов.

В это время райисполкомовский кучер заметил бородатого.

– Иван Иваныч, – донесся с улицы плачущий голос кучера.

– Я уже полчаса жду. Тут в бане председатель из области моется. Товарищ Парамонов. Я за ним на вокзал ездил встречать, да мы разминулись. Я за ним в гостиницу. А там, говорят, пошел председатель в баню. Так вы, может, ему скажете, что его тут бричка ждет. А то у меня лошадь непоеная.

– Председатель? Из области? – обрадовался Иван Иваныч и вдруг осекся. – А какой он из себя?

Он схватился за голову и, не дожидаясь ответа, ринулся в парильню.

– Кто здесь товарищ Парамонов? – спросил Иван Иваныч прерывающимся от волнения голосом.

– Я – товарищ Парамонов, – отозвался домывавшийся холодной водой толстяк. – Вы что, опять насчет советской власти спрашивать пришли?

– Что вы, товарищ Парамонов, что вы-с, – залебезил Иван Иваныч. – Это я по глупости своей. Прошу пардону. Я, товарищ Парамонов, пришел сказать вам, что из исполкома вам лошадь подана. Оч-чень хорошая лошадь. Полукровочка-с…

Выезжая на Малую Популярную улицу, Парамонов встретил спешивших по направлению к бане милиционера с папкой под мышкой и Пахомыча, деловито поддерживавшего брюки. Лицо у Пахомыча сияло. Он был горд ответственной миссией, возложенной на него Иваном Иванычем.

Рассказ о кондовом хаме

И возбуждал восторги дам

Огнем кулацких эпиграмм.

Явление Пасюкова народу произошло несколько лет назад. В некоем литературном сборище. Встал за столом совсем молодой человек и нараспев прочитал поэму «Караковые буераки».

Он еще не успел закончить чтение. Еще звенели пламенные строфы поэмы:

В курене моем, поверьте,
Сытно было, хорошо.
В сундуках, как тихий ветер,
Шелестел старинный шелк.

Еще исходил Пасюков в безысходной тоске:

Тот далекий милый хутор
Виден мне в пшеничной дали,
Вижу: вот идет как будто
Подхорунжий весь в медалях…

И вдруг в затихшем зале раздался душераздирающий крик. Это известная литературная дама Антонина Мокроглаз от избытка чувств упала в обморок и тут же, не приходя в сознание, написала восторженную статью.

Напрасно более уравновешенные соседи пытались привести ее в чувство. Она на миг приоткрыла свои набухшие от слез веки и простонала:

– Какая прелесть! Да ведь это настоящий поэт кулачества. Какой лиризм! Дайте ему только подрасти. Ну, вылитый ранний Есенин! Какая чудная тоска по старине! Какой слог! Какая антисоветскость! «Вижу: вот идет как будто подхорунжий весь в медалях». Ведь этот подхорунжий так и стоит перед моими глазами. Какая стихийная реакционность! Ах, как чудненько! Нет, нет, пожалуйста, не приводите меня в чувство, – простонала обильно политая водой из графина товарищ Мокроглаз и снова потеряла сознание.

Домой ее бездыханное тело отправили в карете скорой помощи.