16 наслаждений

Конечно же, он был прав. Но я чувствовала другое. У меня было ощущение, что усилием собственной воли, я могу буквально заставить их поднять цену, если буду сосредоточенна. (Я всегда думала, что «Cubs» не могли проиграть, если я внимательно слежу за игрой. Затем я отвлекалась на что-нибудь другое и забывала об игре. Но сегодня этого не случится.)

Ставок не было. Прошло пятнадцать секунд. Пятнадцать секунд много для аукциона. Немало лотов были сняты и за меньшее время.

Первая ставка поступила от младшего члена из трио «Чейз Манхэттена». Ему ответил господин Скотт от имени братьев Мэгг, который кивнул очень определенно. Несколько ставок пришло с задних рядов, где появились новые лица. В целом, по-моему, было около дюжины торговавшихся, хотя было трудно сказать наверняка, кто торговался: поднятая рука здесь, кивок там, удар карандашом, поднятый вверх каталог.

Господин Хармондсворс озирал комнату, словно контролер воздушных авиалиний, который должен следить за дюжиной самолетов одновременно. У него теперь не было времени разговаривать с дилерами, сидящими впереди. Он смотрел в оба глаза и слушал в оба уха, хотя, думаю, он, должно быть, и пропускал ставки – то здесь, то там. Например, женщина сзади меня держала каталог над моим ухом и хлопала им в воздухе, как будто хотела выкрикнуть, но она знала, что не может этого сделать.

Предложение цен, немного замедлившееся на оценочной стоимости (как машина перед опасным поворотом), теперь снова продвигалось вперед ровно по нарастающей в тысячу фунтов. Господин Скотт, представлявший братьев Мэгг, который накануне уступил уже много лотов, уверенным кивком головы повышал ставки; доктор Вассерштейн медленно поднимал руку; Краус выставлял в сторону господина Хармондсворса пальцы и издавал ими легкий щелкающий звук, точно выстреливал из пистолета; старший из трио «Чейз Манхэттен», возглавлявший торг, изображал рукой что-то наподобие дружеского жеста, как будто махал кому-то на скамейке.

Предложения поднимались вверх по длинной ровной спирали, пока цена не достигла тридцати пяти тысяч, на одну тысячу меньше той, которую «Чейз Манхэттен» заплатил за Кекстона в предыдущий день, – еще один психологический барьер, поскольку это была до сих пор самая высокая цена. К этому времени осталось всего полдюжины дилеров, принимавших участие в торгах – «Чейз Манхэттен», Краус, Вассерштейн, дилер в задней комнате, дилер на телефоне и господин Скотт для братьев Мэгг. Господин Скотт перескочил барьер – поднял цену сразу на две тысячи фунтов. Женщина, сидящая за мной, которой наконец-то удалось привлечь внимание господина Хармондсворса размахиванием каталогом, присоединилась к кругу на тридцати семи тысячах, в то время как другие выпадали. Те самые две тысячи фунтов были последним, прощальным выстрелом господина Скотта. Дилер, передававший телефонные ставки, дал понять, что покупатель на другом конце провода устал; дилер в задней комнате ушел.

Итак, остались «Чейз Манхэттен», Вассерштейн, Краус и женщина за моей спиной.

Повышение ставок шло быстро (так как каждый участник торгов старался обойти других волнами) от тридцати семи тысяч к сорока, затем медленно набирало обороты до пятидесяти. Вассерштейн, который был в нерешительности, выпал на пятидесяти пяти тысячах. Я сделала быстрые подсчеты: по текущему курсу обмена эта была почти та же сумма, какую он заплатил за рукопись «Кентерберийских рассказов».

Тони дотронулся до моей руки, и я осознала, что дрожу. Чувство, которое все это время было со мной, – как будто я на секретном задании или будто я спецагент – еще никогда не достигало такой силы. Я была там, физически присутствовала в комнате, но меня никто не мог видеть. Я была богоподобным (или богинеподобным) присутствием за сценой. Мужчины в помятых костюмах рисковали состояниями из-за маленькой книжке с картинками, которую я сама бережно и с любовью отреставрировала и принесла в этот храм как священный дар. Я вспомнила вопрос мадре бадессы: «Что за явление человек?» – и ее же ответ: «Небольшая картинная галерея». Я затаила дыхание, когда мы приблизились к шестидесяти пяти тысячам. Сумма, которую Краус заплатил на торгах в прошлом году за «Откровение Иоанна Богослова», самая большая цена, какую когда-либо платили на книжном аукционе. Хватит ли ему средств заплатить столько же за Аретино? Торговался ли он от лица клиента с неограниченными средствами?