16 наслаждений

Мы трудились молча. Не в абсолютной тишине – не в silenzio maggiore ночи, но произнося только то, что необходимо. По крайней мере, сестры говорили только то, что было необходимо. Я же все время порывалась поболтать, наполнить воздух замечаниями о погоде и рассказами о мерах по просушке книг в Прато и Пистоне, о табачных складах в Перудже, о том, как профессор Чапин присвоил себе славу за идею использовать табачные склады и так далее. Но по мере того, как я чувствовала себя более комфортно, работая с сестрами, я говорила все меньше и к концу дня вошла в ровный успокаивающий ритм, напоминающий товарную биржу, как будто мы разгружали машину с авокадо, а не старые книги из библиотеки. После нескольких дней эта тишина уже казалась мне нормальной. Если кто-то из сестер заговаривал, это значило, что ей есть, что сказать. Я подумала: как бы все изменилось, если бы конгрессы и парламенты работали по такому же принципу. Когда мне приходилось покидать стены монастыря, что я делала почти каждый день в поисках промокательной бумаги и других материалов, я бывала потрясена расставанием с этой тишиной, выходя на шумную базарную площадь.

Водопроводной воды по-прежнему не было, и ни один из магазинов еще не открылся, но повсюду люди убирали грязь, скребли тротуары лопатами, и шумные толпы мужчин, женщин и детей собирались у цистерны с водой и у передвижных лотков с овощами. И каждый день в три часа женщина развешивала белье за окном средневековой башни напротив монастыря и пела народные песни. Я старалась специально рассчитать время своего ухода и прихода, чтобы послушать ее. Но хоть она и пела красиво, для меня всегда было облегчением услышать, как за спиной закрывается тяжелая монастырская дверь, ограждая меня от неразберихи мира вместе с его шумом.

День начинался со стука в дверь моей кельи, в ответ на который после продолжительной борьбы с собой я стала отвечать «Deo gratias».[88] Я на самом деле не испытывала благодарности и в сущности не была обязана этого говорить, но как объяснила сестра Джемма, в пять часов утра человек так отзывается, чтобы тот, кто стучит в дверь, знал, что он не умер во сне. Сестре Джемме поручили заботиться обо мне, показать мне все ходы и выходы – выражение, которого нет в итальянском языке, – и куда выносить мой ночной горшок, поскольку водопровод и канализация все еще не работали. Не было и отопления, так как наводнение вывело все печи из строя.

Сестры встречали рассвет в красивой церкви, построенной Джулиано да Сангалло в пятнадцатом веке: шесть маленьких часовен по обе стороны нефа под красивыми арками из чистого тосканского известняка, который называется pietra serena. Интересно, было ли им так же холодно, как и мне, и хотелось ли спать? Болели у них колени от стояния на коленях на каменном полу? Надоедало им есть овсяную кашу на завтрак каждое утро? Жалели ли они о клятвах, крепко связывающих их навеки, как решетка тюрьмы? Эти вопросы постоянно крутились в моей голове. Каково вознаграждение за это? Что ты получаешь в обмен на весь остальной мир? В обмен на семью, друзей, любовников, мужа, детей? Чем больше я узнавала об этих людях в черных одеяниях, тем более загадочными становились они для меня. У каждой за плечами была своя история, приведшая ее к этой черте, к маленькой калитке, вырезанной в большой двери, которая отделяла монастырь от городской площади.

По утрам я наблюдала за работой команды послушниц (сестры, поющие в церковном хоре, должны были проводить много времени распевая божественные литургии). Работа по прокладыванию двух тысяч книг промокательной бумагой была малоприятной и занимала много времени. Пергамент на переплетах старых книг вечен, но он в основном, держится на животном клее, который издает сильный запах, когда намокает (ангелы грязи, спускавшиеся в подвалы Национальной библиотеки вынуждены были надевать противогазы), и образует отвратительный налет, от которого слипаются пальцы рук. Книги начинают напоминать кирпичи, но в то же время становятся очень хрупкими. У каждой разновидности плесени свои характерные свойства, способные поколебать решимость даже тех людей, кто привык перевязывать раны прокаженным. Сестры, очень скоро научившиеся обрабатывать книги, чтобы корешки не разваливались из-за того, что бумага пропиталась водой, к счастью, оказались не брезгливы и были более терпеливыми, чем я, хотя их работу не облегчали, как мою, периодические выходы в город. К работе подключились еще несколько сестер, среди них сестра Джемма, мой гид и моя ровесница, которой предстояло через несколько месяцев давать вечный обет. Они стояли на коленях на холодном каменном полу, как уборщицы, терпеливо переворачивали страницы книг, прокладывая их листами бумаги. Они не ерзали, как это делала я в попытках найти более удобное положение. Личный комфорт не был предметом высшей ценности в Санта-Катерина Нуова. Я старалась изо всех сил, но предпочитала оставить работу по прокладыванию книг бумагой за монахинями.