1612 год

«Божию милостию Мы, Великий Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович и проч., пожаловали есмя Боярина нашего Князя Дмитрия Михайловича Пожарского… за его службу, что он при Царе Василье, памятуя Бога и Пречистую Богородицу и Московских Чудотворцев, будучи в Московском Государстве в нужное и прискорбное время, за веру крестьянскую и за святыя Божия церкви и за всех Православных крестьян, против врагов наших, Польских и Литовских людей и Русских воров, которые Московское Государство до конца хотели разорить и веру крестьянскую попрать, и он, Боярин наш, Князь Дмитрий Михайлович, будучи на Москве в осаде, против тех врагов наших стоял крепко и мужественно, и к Царю Василью и к Московскому Государству многую службу и дородство показал, голод и во всем скуденье и всякую осадную нужду терпел многое время, и на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твердости… За ту Царю Васильеву Московскую осаду указали ту вотчину, что ему дана из его ж поместья при царе Василье и при нас, Великом Государе, пополнити и подкрепити новою нашею Царскою жалованною грамотою… И в той вотчине он, Боярин наш, Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, и его дети, и внучата, и правнучата вольны, и вольно ему и его детям, и внучатам, и правнучатам та вотчина продать, и заложить, и в приданые, и в монастырь по душе до выкупу дать».

Был пожалован годовым окладом в двести рублей и селом Богородским с землею на тысячу шестьсот тринадцать четвертей Козьма Захарович Минин. Но чин думного дворянина не вскружил голову этому замечательному человеку. Он считал себя по-прежнему посадским мужиком, предоставив вольную крестьянам, жившим на пожалованных ему землях. Его сын Нефед позднее составил такую запись: «Нынешнего года 123 (1615) бил нам челом хрестьянин села Богородцкова Федка Колесник, что выпустил его Кузьма Минин из-за себя… И нынеча ево матушка наша Татьяна Семеновна пожаловала велела ему жити в Богородцком, кто ево пожалует на подворье, без боязни со всеми ево животами, с животиною и с хлебом с молоченым и стоячим, опришно тово, что он здал пашню с хлебом. А память писал яз Нефедко Кузьмин сын Минича по матушкиному велению Татьяны Семеновны. А пойдет с Богородцкова, ино також ево выпустил совсем. А у памяти печать наша Кузьмы Минича».

Хотя Пожарский и Минин занимали в боярской думе последние места, однако к их мнению прислушивались и старшие бояре, и сам государь. Страна находилась в ужасающе бедственном состоянии.

По всему государству бродили шайки разбойников, грабя и без того обездоленных людей. Ополченцы разошлись по домам, а регулярного войска для отпора внешних и внутренних врагов не было. Трубецкой, хвастливо заявивший, что прогонит шведов, увел с собою из Москвы последнюю тысячу казаков. В первой же стычке с небольшим отрядом шведов он был наголову разгромлен, показав еще раз свою полную бездарность в военном деле. С горсткой оставшихся воинов он пешком глухими лесами ушел от неприятеля и объявился только в Торжке. С юга тоже доносились тревожные вести: Заруцкий вновь стал собирать войско и готовиться в союзе с ногайскими татарами идти в поход на Самару. Вел он переговоры о союзе и с персидским султаном Аббасом. В грамотах Иван Мартынович стал называть себя Димитрием.

Пожарскому была поручена организация постоянного стрелецкого войска. Вспомнил он и об иностранных легионерах, которые прислали ему письмо с предложением своих услуг, когда он во главе ополчения шел на Москву. Один из этих ландскнехтов, шотландец Яков Шоу, теперь прибыл к Пожарскому и подтвердил, что готов набрать иностранных солдат для службы царю, лишь бы им хорошо заплатили.