1612 год

Их ввели в большой, сумеречный из-за малого освещения зал с массивным столбом посредине, поддерживавшим сводчатый потолок. И сам столб, и стены, и потолок были расписаны золотом. Воевода Юрий Мнишек призвал своих придворных к молчанию. Однако они по-прежнему вертели головами, осматривая непривычную обстановку. Царь сидел на возвышении, к которому вели три ступени, обитые красным сукном. Сам трон, узкий и высокий, напомнил полякам, по словам одного из остроумцев, те кафедры, с которых профессора читают в европейских академиях. Над головой царя висела кисть с огромным красным камнем. Царь был одет в армяк, весь прошитый жемчугом. На голове корона в виде замка, усыпанная драгоценностями. Вдоль стен пятью ярусами располагались лавки, также обитые красным сукном. На нижних сидели самые родовитые бояре, вверху стояли менее заслуженные. Справа от царя на небольшом кресле сидел патриарх в тиаре, унизанной жемчугом.

Бояре и духовенство смотрели на веселых, уже с утра подвыпивших панов в кургузых одеждах угрюмо, с мрачной подозрительностью. Царь же, напротив, милостиво улыбался гостям. Юрий Мнишек передал дьяку Афанасию Власьеву список придворных. Каждый, кого выкликал дьяк, подходил к царю для целования руки, затем отступал к стене, давая проход следующему. Когда обряд рукоприкладства завершился, с речью к царю обратился гофмейстер царицы Мартын Стадницкий. Афанасий Власьев громко переводил цветастые фразы красноречивого поляка:

— Приятели и весь двор светлейшей девицы и супруги, нареченной вашего царского величества, приветствуют устами моими ваше цезарское величество, прежде всего земной поклон отдавши Господу Богу, который пожелал ваше цезарское величество породнить с народом, мало разнящимся в языке и обычаях, равным силою, сердцем и жаждою к бою, от века славным в храбрости!

Покосившись на угрюмых бояр, Стадницккй с вызовом сказал:

— Если же кому кажется новшеством, что это из Польши, то Господь Бог уже от давних времен в государстве вашего цезарского величества восславил эту свою волю: прадед или дед — не твердо держу это в памяти — имел в священном супружеском состоянии дочь Витольда. Да разве священной памяти отца вашего цезарского величества не Глинская родила? В какое же это время предкам из такой крови вашего цезарского величества жилось несчастливо?

Димитрий с потаенной усмешкой поглядел на насупившихся бояр: ловко шляхтич ответил на их потаенное неодобрение предстоящей свадьбы.

Стадницкий тем временем с пафосом продолжал:

— Итак, остается твердая надежда на счастливый, с Божьей милостью, результат, Отец Господь Бог чудесным образом обратил сердце вашего цезарского величества к тому народу, с которым предки ваши роднились и ты сам благоизволишь породниться. Уже теперь погаснет та притворная дружба из сердец обоих народов. Уже то суровое, истинно нехристианское пролитие крови между нас престает. Уже, с Божьим благословением, общие силы того и другого народа мы будем с успехом обращать против поганых, чего не только мы, но и все христианство с великим вожделением ожидает…

В упоминании об общих силах Димитрий уловил намек хитроумного поляка на возможность объединения двух государств под одной державной рукой. По поручению государя Власьев сказал несколько благодарственных слов, и гостей усадили на принесенные лавки возле столба.

Дьяк Афанасий Власьев громогласно возвестил:

— Господа послы пресвятейшему и непобедимому самодержцу и великому государю Димитрию Ивановичу, Божьей милостью цезарю и великому князю всея Руси и иных татарских царств и иных многих государств, московской монархии принадлежащих, государю, царю и обладателю, от пресветлейшего и великого господина Сигизмунда Третьего, Божьей милостью короля Польского и великого князя Литовского и иных, послы Николай Олешницкий и Александр Гонсевский вашему императорскому величеству челом бьют.

При этих словах послы, сняв шапки, поклонились. Вперед вышел Олешницкий и произнес с достоинством, граничащим с вызовом: