1612. Минин и Пожарский

Боярину Лыкову, обходившему караулы у кремлевских ворот, стражники сообщили о перебежчике из земской рати.

– Кто таков? Где он? – встрепенулся Лыков. – Тащите его сюда!

Стрельцы, стоявшие в карауле, вывели из подвального помещения Захарьевской башни рослого человека в красном стрелецком кафтане и красных сапогах.

– Вот, он, боярин! – пробасил стрелецкий старшина, заросший черной бородой до самых глаз. – Подъехал к Красным воротам часа два тому назад верхом на коне, свистел и размахивал шапкой, насаженной на палку. Мы подумали сначала, что это очередной гонец от земских приехал столковаться насчет обмена пленными, но выяснилось, что молодец сей решил на нашу сторону перейти. И зовут его…

– Да знаю я, как его зовут, – с усмешкой перебил старшину Лыков, подходя к перебежчику и кладя руку ему на плечо. – Лопни мои глаза, это же сам полковник Горбатов! Ну, здравствуй, друже. С чем пожаловал?

– Хочу присягнуть на верность королевичу Владиславу, – сказал Горбатов.

– Вот как? – Лыков от изумления шире распахнул глаза. – Дивно мне слышать это от тебя, полковник. Видать, крепко прижала тебя судьба-злодейка, коли ты к нам подался!

Лыков распорядился, чтобы стражники вернули Горбатову коня и оружие. Видя, что Горбатов пребывает в состоянии некоего потрясения, Лыков привел его к себе домой, желая побеседовать с полковником наедине. Хоромы боярина Лыкова, где жила его семья и хранились все его богатства, сгорели вместе со множеством прочих дворов во время пожаров в Белом городе. Жену и детей Лыков успел спровадить из Москвы в Тверь еще до начала сражений с земским ополчением. В Китай-городе Лыков и его слуги занимали деревянный дом какого-то купца, сбежавшего отсюда вместе с семьей, когда Семибоярщина впустила в Москву поляков.

Оглядев убогую обстановку купеческого жилища, Горбатов удивился тому, что у лестничных переходов отломаны все перила и в комнатах почти нет мебели. Его также удивило то, что двое холопов Лыкова, сняв с петель дверь в трапезной, рубят ее на части топорами.

– Чем-то же надо печи протапливать, полковник, – пояснил Лыков, отвечая на вопросы Горбатова. – Дров в Китай-городе уже не осталось, а на дворе зима. Вот и приходится жечь в печах все, что горит. Но главная беда не в этом, – Лыков доверительно понизил голос. – Есть враг пострашнее холода – это голод. Дела с ествой в Кремле и Китай-городе еще хуже, чем с дровами. Видишь, друже, что мы тут едим.

Лыков поставил на стол глиняный горшок с каким-то теплым варевом, над которым витал запах мясного бульона. Взяв половник, Лыков выловил из мутного жидкого супа лошадиное копыто, показав его Горбатову. Затем Лыков извлек из горшка собачий череп с оскаленными зубами.

От увиденного Горбатов невольно поморщился.

– Собачатина, конечно, не баранина, полковник, – заметил Лыков, – но все же лучше вареных крыс, коих подают на стол моему соседу ротмистру Порыцкому.

– В земских становищах тоже голодно, но мышей и крыс там еще пока не едят, – проговорил Горбатов, усевшись на скамью у окна, забранного ячейками из зеленого и голубого стекла.

– Чего же ты тогда перебежал от земских к нам, бедолагам? – ввернул Лыков, развалившись на стуле, который заскрипел под его грузным телом.

Поскольку в доме было чуть теплее, чем на улице, поэтому Лыков и Горбатов вели беседу, не снимая с себя теплой верхней одежды. Они сняли с себя лишь шапки и рукавицы.

Горбатов не стал ходить вокруг да около и выложил Лыкову все начистоту. Горбатова переполняли возмущение и обида. Двух самозваных государей в недалеком прошлом видела Русь, которым поначалу присягали знать и простой народ, а в конце концов оба были убиты своими же приближенными. Имена этих самозванцев и поныне на слуху, только ленивый их не ругает и не проклинает. И вот объявился третий Лжедмитрий. И опять народ вдруг узрел в нем истинного царя, отпрыска Ивана Грозного! Земское воинство так дружно ринулось присягать псковскому самозванцу, что никто из воевод и атаманов не осмелился подать голос, дабы остановить это повальное безумие.

– Я хотел было образумить народ, – молвил в заключение Горбатов, – так меня чуть на куски не разорвали. В меня чуть пулю не всадили, хорошо, Господь уберег. Еле вырвался я от этих безумцев, у коих вместо головы задница! И тогда я сказал себе, что с этими безумцами мне не по пути. Служить Лжедмитрию я не собираюсь. Остается одно – присягнуть Владиславу. Поэтому я здесь, боярин.

– Правильно надумал, полковник, – промолвил Лыков. – С нашими казаками и мужиками-дурнями каши не сварить. Спасение Руси в унии с Польшей. Пращуры наши призвали варяжских князей на Русь и не прогадали, так и мы не прогадаем, коли посадим на московский трон польского королевича.

Зная, с каким недоверием относится Гонсевский ко всем перебежчикам из земского лагеря, Лыков решил до поры до времени укрыть Горбатова у себя дома.

– Завтра я потолкую с Федором Мстиславским, уговорю его, чтобы он замолвил за тебя слово перед Гонсевским, – сказал Лыков, дружески подмигнув Горбатову. – Выше голову, полковник! Бог не выдаст, свинья не съест.