1612. Минин и Пожарский

Кто бы ни сидел на троне в Московском государстве, работы у заплечных дел мастеров в узилище Пыточной башни всегда хватало. Даже в это Смутное время, когда сильной власти не было ни в столице, ни на Руси, кремлевская тюрьма была переполнена узниками. Сюда бросали в первую очередь тех, кто открыто или тайно готовил мятеж против Семибоярщины, кто калечил и убивал польских жолнеров, выходивших в город за покупками, кто закупал и прятал оружие, несмотря на запрет Гонсевского.

В застенок бросали не только мужчин, но и женщин, если они оказывались причастными к нападениям на поляков или доводились родственницами особо опасных заговорщиков.

Матрену заперли в узком каменном мешке с высоким потолком и единственным зарешеченным оконцем, где уже томились, сидя на сырой соломе, три молодые женщины, по одеянию которых было видно, что они из посадского сословия.

— А тебя за что ляхи сцапали, голубушка? — участливо обратилась к Матрене стройная женщина лет тридцати в длинном помятом платье, в наброшенном на плечи теплом шушуне с длинными откидными рукавами. Ее голова была повязана белым повоем, из-под которого ниспадала длинная темно-русая коса.

Матрена пожала плечами, ежась от холода. На ней из одежды был длинный сарафан из шелковой узорной ткани, под которым была тонкая исподняя сорочица. Ни платка, ни шубы Матрена захватить не успела.

— Ума не приложу, за что меня схватили? — растерянно пробормотала она, зябко обняв себя за плечи.

— Бывает и такое, голубушка, — печально вздохнула незнакомка в шушуне. — Ты вон какая красавица! Небось какой-нибудь знатный лях заприметил тебя и возжелал сойтись с тобой на ложе. Дабы склонить порядочную женщину к греховному соитию, ляхи часто сначала стараются запугать ее, бросая в этот застенок. Вон, соседки мои, тетка и племянница, тоже безвинно сюда угодили. — Незнакомка кивнула Матрене на двух женщин, сидящих в обнимку у грязной каменной стены. Старшей из них на вид было чуть больше тридцати, младшей около пятнадцати.

Беседуя с приветливой незнакомкой в шушуне, Матрена узнала, что ту зовут Анастасией Юршиной, что она из купеческой семьи. Поляки повесили ее отца и мужа за то, что те пытались в мешках с просом провезти в Москву несколько мушкетов. Делая обыск в доме Юршиных, поляки стали приставать к Анастасии, которая, защищаясь, выколола глаз ножницами польскому сержанту. За это поляки бросили Анастасию в тюрьму.

— Скорее всего, меня тоже повесят, — без слез и дрожи в голосе промолвила Анастасия, усадив Матрену на соломенный тюфяк и укрыв ее своим шушуном, подбитым беличьим мехом. — Ляхи скоры и свирепы на расправу.

Соседок Анастасии Юршиной по темнице звали Елена Иткупова и Наталья Рудакова. Они были из ремесленной кожевенной слободы. Обеих поздно вечером схватили на улице четверо подвыпивших поляков, которым показалось, что те прячут оружие под одеждой. Поляки пожелали обыскать женщин, но наткнулись на яростное сопротивление с их стороны. Жолнеры избили несчастных горожанок кулаками и ножнами от сабель, после чего они поочередно надругались над ними в одной из харчевен Китай-города. Зная, что полковник Гонсевский сурово наказывает своих подчиненных за подобные поступки, четверо насильников упрятали обесчещенных женщин в темницу, сказав тюремному приставу, что обнаружили у них под шубами кинжалы и мешочки с порохом.

Дознание в тюрьме проводил польский пристав Ян Будыва, в помощниках у которого состояли русские подьячие и палачи. Будыва люто ненавидел русских, считая их всех смутьянами и заговорщиками. Он был весьма неказист внешне, имея малый рост, кривые ноги, тщедушное телосложение. У него был длинный, чуть кривой нос, низкий лоб, обвислые щеки, бледно-голубые глаза с прищуром. На голове Будывы виднелась большая проплешина, которую он тщательно прятал под шапкой, украшенной белыми перьями. Добротный кунтуш из розового бархата с золочеными витыми шнурами на груди висел на тощих плечах Будывы как мешок на колу. Тонкие пальцы пристава были унизаны золотыми перстнями, снятыми им с замученных узников.

Когда Матрену привели на допрос к Будыве, то тот сначала показался ей смешным и забавным. Жидкие усы топорщились щеточкой над верхней губой пристава как у насторожившегося кота. Его бородка висела совсем как у козла. Однако уже через минуту «забавный человечек» заорал на Матрену с такой злостью, что у той душа ушла в пятки. Будыва говорил по-русски, но с сильным польским акцентом, поэтому не все слова в его речи были понятны Матрене. Впрочем, основную суть Матрена все же уловила.