1612. Все было не так!

В итоге Василию пришлось уступить, он положил царские регалии и переехал из кремлевских палат в свой княжеский дом[498]. Причем это был не «дворцовый переворот»: по мнению Р.Г. Скрынникова, «сведением» Шуйского занимался «своего рода Земский собор с участием Боярской думы, духовенства и восставшего народа» (и войска, конечно. – Д.В.)[499]. Собор, конечно, не собор, но тем не менее участие «широких масс общественности» сомнений не вызывает.

Однако, когда на другой день москвичи известили сторонников «вора» о сведении Шуйского и потребовали исполнения своей части договора, то «тушинцы» нарушили свое обещание, ответив так: «Дурно, что вы не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады». По некоторым сведениям, совет «тушинцам» так «развести» москвичей дал не кто иной, как хорошо известный по событиям 1611–1612 гг. князь Дмитрий Трубецкой[500].

После этого многие в Москве стали раскаиваться в свержении Шуйского, а патриарх Гермоген прямо требовал его реставрации, и возникла партия, желавшая вернуть ему престол. Шуйский же и его люди стали подговаривать стрельцов (которых тогда в столице насчитывалось до восьми тысяч) произвести дворцовый переворот в его пользу. Тогда организаторы переворота, подговорив иеромонахов Чудова монастыря, насильно постригли Шуйского в монахи (19 июля), чтобы лишить права на корону. Пострижение было именно насильственным, даже без видимости добровольности, как в случае, например, с Ф.Н. Романовым при Борисе Годунове: дошло до того, что, когда Шуйского, согласно принятому церемониалу пострига, спросили, хочет ли он по доброй воле принять схиму, царь громко завопил: «Не хочу!»; тогда ему зажали рот, и некто князь Тюфякин за него произнес монашеский обет. Патриарх Гермоген возмутился таким беззаконием и объявил, что считает: Шуйский по-прежнему царь, а иноком стал теперь князь Тюфякин[501].

Семибоярщина

После свержения Шуйского власть перешла к совету семи бояр; это правительство так и назвали – Семибоярщина. Имя это на долгие годы стало нарицательным, причем в сугубо отрицательном смысле. Особенно это было характерно для сталинского времени. Н.П. Кончаловская в стихотворной истории Москвы для детей «Наша древняя столица» характеризовала это правительство так: «Семибоярщина была /Правительством, угодным /Полякам, шведам, королям, /Чужим вельможным панам, /Своим предателям-князьям /И всем соседним странам».

В.Д. Чарушников уже в наше время считает, что «боярам (из Семибоярщины) хотелось жить как польским панам, фактически независимым в своих вотчинах»[502], что, как представляется, является сильным преувеличением, хотя каких-то гарантий от произвола власти после уроков истории, связанных с Опричниной и последовавшими за ней событиями, они, безусловно, хотели бы. Полонофилия же части российской верхушки, распространение польских слов (вплоть до Екатерины II русское дворянство называло себя «шляхтой». – Д.В.) – факт бесспорный[503]. Но вернемся к характеристике Кончаловской.

Начнем с того, что непонятно, как можно быть угодным одновременно полякам и шведам – непримиримым врагам, а тем более «всем соседним странам», имевшим самые разные интересы. То есть поживиться за счет попавшей в тяжелое положение страны желающих всегда хватает, и Россия Смутного времени исключением не стала, но угодить всем таким желающим сразу самое антинациональное правительство не может, как бы оно того ни хотело.

Но не будем чрезмерно строги к Наталье Петровне – в конце концов, писалось это в 1947 г. (к 800-летию Москвы), когда такие несоответствия не принято было замечать. Так, в фильме 1939 г. «Минин и Пожарский» в составе армии гетмана Ходкевича действует отряд шведских наемников – а на самом деле Польша и Швеция были, как сказано, непримиримыми врагами. Вот наемники немецкие и венгерские там были, однако фильм вышел на экраны уже после подписания пакта Молотова – Риббентропа, так что упоминать в таком негативном ключе немцев и их союзников венгров стало, как бы мы сейчас сказали, неполиткорректно.

Отметим еще, что даже при Сталине Кончаловская осмелилась написать об Опричнине Ивана Грозного то, о чем я говорил в начале книги – что опричники разоряли страну, поскольку в своих поместьях были временщиками, а не хозяевами, и соответственно стремились только обобрать крестьянина как липку («И нес мужик в короткий срок /То, что боярину он мог /Отдать в десятилетье»). Восстановила она историческую правду и по поводу иностранных наемников в войске Ходкевича («Воевать на Русь огромную /Шли поляки не одни: /Немцев, венгров силу темную /За собой вели они»). Впрочем, тут уже мотивы были связаны с Великой Отечественной – даже терминология та же («Страна огромная… сила темная»). А мы присмотримся лучше к членам Семибоярщины и с удивлением обнаружим, что они не были такими уж аморальными типами, готовыми торговать страной оптом и в розницу.