1612. «Вставайте, люди Русские!»

— Я сказал, что греться лучше в своем доме, а не в чужом! — голос путника сделался громче и жестче. — Не любо у нас, так мы и не держим.

— Ах ты, пес шелудивый!

Сабля десятника взвилась, чиркнула по воздуху и… со звоном отлетела от такого же мощного лезвия. Когда успел путник вскочить, обнажить свое оружие и вскинуть его навстречу чужому клинку, никто из поляков заметить не успел.

От неожиданности польский офицер даже покачнулся и невольно сделал шаг назад. Его уже покрасневшее от вина и от мороза широкое лицо сделалось и вовсе бордовым.

— Сейчас мы тебя разделим на десяток кусков, дикарь! — выдохнул он.

А его ватага, теперь уже дружно повскакав со скамеек и размахивая саблями, бросилась на подмогу десятнику.

— Эй, оставьте-ка его в покое!

Раздавшийся за спиною поляков голос был вроде бы негромок, однако звучавшая в нем глухая сила заставила почти всех их обернуться.

Встав из-за стола, к ним медленно подходил наемник. Он говорил по-русски, не сомневаясь, что будет понят. И его поняли.

— Какое твое дело?! — уже не пытаясь сдержать ярость, завопил десятник. — Я тебя не знаю! Из какой ты хоругви?

— Из шестой пехотной, армии пана Ходкевича, что сейчас стоит в Твери, — так же негромко и ровно ответил немец. — Наша хоругвь уж неделю, как прибыла с четырьмя обозами, из тех, что пан командующий отослал сюда перед прибытием всего войска. Слыхали у нас, что московский гарнизон дни напролет только пьет да буянит, а службу несет, как попало, но мне вот не верилось. А теперь и сам вижу.

— А тебе, шведское мокрое рыло, кто позволил нас учить, как нести службу?! — взвился офицер. — Взяли тебя в войско, так и будь рад и язык держи за зубами!

— Я не швед, — спокойно возразил наемник, — я германец. В войске — такой же воин, как и остальные, не хуже других. А тебе, пан десятник, неужто не говорили, что, придя в дом, хозяину не грубят?

Его ледяной тон, ровный голос, а главное — острый, как лезвие сабли, взгляд пронзительных глаз слегка отрезвили разъяренного поляка. Он был опытный вояка и не обманулся, оценив вроде бы не грозный облик немца, его средний рост и худощавую фигуру. Поляк видел, что этот человек смертельно опасен. Однако все зашло уже слишком далеко.

— Хозяева здесь мы! — прошипел он, стискивая зубы. — Наш кроль скоро станет здесь тоже кролем, и Московия будет ковриком перед дверью в Речь Посполиту. Ступай, германец, и не лезь не в свое дело!

— Эй, лях, покуда ты еще не положил коврик перед дверью, не пытайся вытирать об него грязные сапоги! — воскликнул в это время русский и, выйдя из-за стола, встал против всей ватаги поляков, презрительно опустив саблю. Впрочем, теперь они уже знали, как быстро и ловко он ею орудует.

— Руби его! — зарычал офицер.

Мгновение спустя он понял, что допустил ошибку, однако было поздно. Навстречу его пехотинцам взвились две сабли, и поляки не успели еще замахнуться, как один уже свалился от сокрушительного удара плашмя по кружку рыжей шевелюры на макушке, второй с криком схватился за пронзенную выше локтя руку, третий получил рану выше колена, а еще двоим попало кулаком по зубам, но так, что один упал замертво, а другой, перелетев через стол, едва не угодил головой в печь и, завопив, откатился прочь.

— Ого! А ты дерешься не хуже меня! — воскликнул наемник, краем глаза видевший, как орудует саблей и свободной левой рукой русский. — Это мне уже и подавно нравится! Ну что, шляхта, продолжим? Только учтите: пока что мы не хотели вас убивать. Но если не отвяжетесь, то, ей-богу, пожалеете.

Возможно, офицер понимал, что и впрямь надо бы отвязаться и побыстрее увести отсюда своих людей, Потом можно будет разыскать эти самые присланные Ходкевичем обозы и шестую хоругвь, чтобы разобраться с наглым наемником. Можно будет и русского выследить, если только он останется в Москве. А уж там… Однако выпитое вино и дикая ярость подсказали десятнику худшее решение.

— Ты — изменник! — прохрипел он, кажется, перенося все свое негодование с русского на немца. — Ты — грязный предатель!

— Предают своих! — засмеялся тот. — А я — наемник. Мне некого предавать. Шли бы вы отсюда, пан. Шли бы по-хо-рошему.

— Я тебе уши отрежу!

Поляк стремительно взмахнул саблей и тотчас отшатнулся. Отбив удар его клинка, сабля германца, как пушинки, срезала висящие ниже подбородка щегольские усы, затем рассекла пояс, так что пистолет, пороховница, ножны с грохотом полетели на пол. После чего стальная молния с лету разрубила застежки делии и жупана и следующим взмахом — поясной шнурок широких офицерских штанов.

Десятник вовремя успел подхватить штаны свободной рукой, а один из его солдат, бросившись на подмогу с поднятым топором, наткнулся на саблю русского и получил на сей раз уже достаточно серьезную рану в бедро.

— Вот вам коврик! — сквозь зубы вытолкнул путник.

— Ну что? — теперь германец улыбался, показывая на диво белоснежные и ровные зубы — свидетельство очень хорошего здоровья. — Вы поняли, наконец, что зря это затеяли? Или продолжим?