164 или где-то около того

Снова, значит, Россия во мгле.

В четырех, эх! шагах и троллейбуса не увидать.

И во мгле мы с тобою стоим,

И во мгле мы стоим захолустья, Россия, Россия ты мать;

Ох ты жизнь моя! — лишь бормотать.

Ох, курьерская служба, ох же быстрая ты словно ртуть,

А по правде — так прям дзэн-буддизм,

Потому что троллейбусы очень уж медленно, гады, идуть,

Ну, а метра нудный ваккуум — он и тем боле про жизнь

Ох, заставляет задуматься. Нет.

Уточним. Не “задуматься”. А

Взглядом упёршись мелькание в кабелей в чёрном окне,

Заставляет — вдруг! сразу! всё! — понимать.

Понимать заставляет: так вот же оказыватца, как!

То-то думаешь, думаешь — как оно так?

А оказывается, вот как! Оказыватца вот так!

И правда: иначе-то — как?

Ох, курьерская служба, ох же ты охохо-охохо,

Ох же ты ой-ой-ой оёёй!

Алкохо ты моё, алкохо,

Ох олгой мой хорхой уренгой…

1992.11 

И, ежели едешь в метро вверх

***

И, ежели едешь в метро вверх,

Встань на пробу лицом не вперёд, а вниз.

Увидишь, ох, страшное. Увидишь как, эх! —

Опрокидывается станция и быстро, быстро как! вниз

Уходит, выдёргиваемая из-под ног.

Сжимаясь стремительно в чёрную дырку, в трубу,

В которой несёт эскалатор тебя вверх, в темно,

В мрак, в холод, ветер, которой уУу! уУ!

Освещённая, яркая, тёплая, — быстро-быстро уходит станция быстро за край,

Уходит из глаз она, быстро, примерно так, как,

Точно б это, теперь уносимое быстро, было то, именуемо коее — рай,

Из которого щас равномерно стремительно ты уносимый являешься в ужос и мрак;

И вот что ты тогда вот ты понимаешь тут,

Уносимый явялясь в ту стылую вымороженную черноту,

В ту, которая тьма, то, сверху, и в кою тебя несёт,

Неотвратимо неостановимо, и вот

Что ты понимаешь тут: то что, значит, вот так

И душа разлучатися с телом будет, тут понимаешь ты.

а так уносима будет в лютый ужас и мрак

Лютого холода и вымороженной черноты,

И главно — как быстро! И главно — как необратимо,

Как равномерно-стремительно и неостановимо

Так оно будет с душой, обязательно! точно!

Так оно будет однажды когда-нибудь, щас ты увидел воочью;

И никто не поможет! никак! ничем!

Ничем и теперь никогда!

Вот чего ты понимаешь сознанием взорванным всем:

Даже весточки малой теперь им на землю туда

Не передать, чтобы узнали как ты теперь ты там.

Весточки даже хоть крошечной не передать братанам.

Отныне — никак никогда!

Ну и там далее много ещё всякого про воздушные мытарства понаписано — не буду публиковать. Не готов.

1992: 1998; 1999; 2000

Мороз имеет форму — шарообразную

***

Мороз имеет форму — шарообразную.

Это если без ветра. С ветром

Мороз имеет форму нагроможденья безобразного

Разнообразных сплющенных предметов,

Железных, ржавых, с рваными краями,

Автомобильное, короче, тут намёк на кладбище.

Но не такое, кое мирно бы покоилось, а вот такое, кое прямо —

Вообрази! — со страшной силой всей громадой мчащееся

С ужасной силою и грохотом, ревущее и рвущее,

С железным лязгом, громом, воем, хохотом;

Свои все панцыри железные израстопыря, нагло прущее,

Сметая всё с пути, так, что аж просто ох ты о!

…

Итак, он опускается — тяжёлый ветер.

Приземистый, приплюснутый как будто, вечер.

Пургой стираемый старательно с лица земли, как опечатка, город.

Покрытые обветренною коркой ветви,

Они — как точно загипсованы по горло.

Начинается ночь, тьма.

Это зима, зима.

Начинается тьма, ночь —

Никто из вас ни в чём не сможет (не схочет!) помочь.

Начинается ночь, ночь.

Как же, суку, её превозмочь!

Начинается тьма, тьма.

Ох ты мамочка, мама, ма, ма…

январь 1993 — 16 января 2009

Двурогая луна

***

Двурогая луна

У ней над головой.

И вот, мы видим, всходит над ней она!

Пот бежит по спине ледяной,

Всё остальное и прочее тоже ойой — ойойой;

Эта, короче, которая выше описана, эта, которая на

Пляшет, короче, столе, — имя её: Клодетта,

Ясное дело, конечно, а как же она

Может ещё называться, когда поразительно столь, что надето

То одеянье, которо на ней; всё в кружавчиках, в пене их; и, вот, ребята, вот это —

Это и есть жанмарэ, дартаньян, монтекристо, монмартрт, монпанрас,

Всякие прочи парижские тайны, которые нас

Бедных угрюмых совков так о! эх! поражали

Через своё синема, и Мишель же Мерсье! И Клаудия Кардинале!

И остальное шипучее всё и блистючее, кое бельфранс;

Или ещё вот отличное слово имеется — этуаль.

Сразу сиянье сияющее слышим мы в нём, но оно — сквозь вуаль;

Сразу сияние в нём — но такое как дымчатое; ну, как ног

Ох, увлекательнейшее нам известно, бывает, мерцание и свечение — через чулок

Чёрный, что, кстати, по ихнему же называется также — муар,

Также — нуар; итд; (что воспел, кста сказать, — Ренуар)

Лоск глянцявитый неяркий, угар, о! кошмар, о! пожар!

Ну, а мораль из всего из сего вытекающая… Да какая мораль? Только: ох!

Ибо, в общем, обычный являясь лох,

Как и в семьмисяттретьем, так и вот сейчас, рот разиня, сижу и смотрю.

И одно только «ох» вышссказанное повторяю. И в завершение — повторю.

1993. По материалам французского кинематографа.

... И вот вот так они сидят

***

... И вот вот так они сидят,

Являясь будто кипячёный лимонад.

Еще верней, они как будто бы варёный лук.

Семидесятые вокруг

Своей тухлятиной смердят,