17 оргазмов весны. Маша Онегина

Я с детства привык к тому, что в семье моих родителей не принято вслух обсуждать денежные вопросы. Всегда все решалось как-то урывками, недомолвками. Вообще, недосказанность – это основной принцип этих странных семейных отношений. Это совершенно не мой стиль и в любых других случаях я могу и предпочитаю говорить о деньгах открыто и честно, но как только подобные разговоры возникают среди меня и родителей, я сразу же следую давным-давно принятым правилам игры.

Я привык к тому, что в компании моих сверстников я чаще всего похож на чьего-нибудь младшего брата, которому случайно повезло потусоваться со старшими, и никогда не обращаю внимания на шутки по этому поводу. Кто же виноват, что уже годам к двадцати пяти почти все мои одноклассники превратились в солидных дядек, обсуждающих «взрослые» проблемы, а я все так же ношу нелепые джинсы и полосатые свитшоты с растянутыми рукавами?

Я уверен, что каждый может рассказать пару сотен историй про то, как кто-то там довольно быстро сменил свои привычки, когда изменился уровень доходов или родился ребенок. Или кто-то там бросил курить. Или тот самый «кто-то там» попал в аварию.

А сейчас я сидел на лавке возле какого-то дома в не очень знакомом районе, курил уже черт знает какую сигарету подряд и понимал, что за прошедший год я так и не привык жить без Онегиной.

Я так и не смог научиться… Да ничему!

Я настолько привык к ее милым капризам и слабостям, что стал воспринимать их как нечто само собой разумеющееся.

Меня совершенно не раздражало то, что она всегда путала надписи push и pull на дверях магазинов и ресторанов.

Каждый раз, когда я просыпался посреди ночи уже после ее смерти, я безуспешно и настойчиво пытался нащупать рукой ее ноги, разбросанные на постели в позе «бегущего оленя» и проверить, не замерзла ли она.

Мне нравилось целыми днями шляться с ней по огромным торговым центрам в поисках какой-нибудь нелепой куртки, которую она увидела в каком-нибудь фильме.

Только сейчас я понял, что в своей новой московской квартире я расставил все свои бритвенные принадлежности, шампуни и прочую ванную лабуду именно так, как она любит – лицевой этикеткой [там, где название] вперед.

Все. Я теряю время.

Еще этот дождь размазывает сопли по лицу.

Нет, я не плачу. Это не слезы. Нет.

@@@

Научиться общаться с совершенно незнакомыми пьяницами и торчками очень легко. Их всех [кроме, собственно, болезненной зависимости] объединяют плохая память, совершенно необъяснимая гордость и удивительное умение моментально ориентироваться – нальет тебе этот случайный прохожий или нет. Нужно сразу же начинать разговаривать с ними как со старыми знакомыми [ «Здорово! Как дела? Давненько я тебя не встречал!»] и они тут же признают в тебе старого знакомого. Поэтому, когда я, набрав нужный мне номер, нагло проорал в домофон: «Да открывай уже, заебал!», подъездная дверь моментально открылась, а когда я поднялся на третий этаж, на пороге квартиры стоял очень потрепанный тип маленького роста и неопределенного возраста, который чесал заросший подбородок и щурился, пытаясь меня узнать. Я, не давая опомниться, затащил его в квартиру, закрыл за собой дверь и, доставая из внутреннего кармана куртки бутылку водки [из которой я специально предварительно отпил граммов пятьдесят], утрированным шепотом произнес: «Ну че, твоя дома, нет? Или во двор пойдем?»

Чувак, среагировав лишь на бутылку, неопределенно махнул рукой. Это означало что-то вроде «проходи, все нормально». Тут уже в полный голос я радостно начал безостановочно врать:

– А я, видишь, мимо проезжал, вспомнил, что ты тут живешь! Думаю, зайду по старой памяти, а то я как переехал, так и не виделись! Чо, как живешь? Какие новости?

Квартира была типичным жилищем много лет беспробудно пьющего человека: оборванные и расписанные всякой чушью обои, липкий от грязи пол, покосившаяся мебель, засранная до приступов тошноты плита, треснутое зеркало, валяющиеся по всем углам грязные вещи и пустые бутылки. Мы прошли в комнату, мой только что обретенный «старый приятель» устало рухнул в хлипкое кресло, покрытое обрезком ковра.

– Чо, закусь есть? – спросил я, открывая бутылку.

– Там, – он вяло махнул рукой в сторону кухни.

Тут я заметил на столе неоткрытую бутылку лимонада.

– О, нормально, запьем.

Я разлил водку в принесенные с собой пластиковые стаканчики: ему побольше, себе совсем чуть-чуть. Делать все нужно было очень быстро – неизвестно, сколько времени мы пробудем тут наедине. Мы быстро выпили, я тут же разлил по второй.

Водка пошла чуваку на пользу. Взгляд немного прояснился, появилась способность более или менее внятно разговаривать.

– Я… видишь… с утра вставился… кумарит теперь… и спать не могу…

Ну что ж, пора.

– Ты где, сука, вот это взял? – я потряс перед его лицом Машиным кулоном. Другой рукой, надавив на горло, я прижал его к спинке кресла, чтобы он не мог встать.

Его зрачки резко расширились, он дернул головой вправо-влево, а затем резко крикнул:

– Не мое!

– Узнал, сука? – я резко, но не очень сильно ударил его в скулу.

– Не мое!