17 потерянных

Нова Рен Сума 17 потерянных

Nova Ren Suma

17 & GONE

* * *

Моей маме, которая помогла столь многим

И Эрику, который нашел меня, когда мне было восемнадцать

Девушки пропадают каждый день. Они выбираются из окон спален и проскальзывают в какие-то странные машины. Оставляют прощальные записки или же не имеют возможности сделать это. Пересекают границы. Ловят попутки, сидят, сжавшись, на переполненных задних сиденьях на чьих-то услужливых коленях. Сворачиваются в клубочки и принимают полусогнутое положение или же встают в полный рост с победными криками в автомобилях с откидывающимся верхом. Девушки строят планы уехать, но, бывает, уезжают, не имея такого намерения, и иногда люди путают одно с другим. Некоторые девушки брыкаются, и визжат, и выцарапывают глаза тем, кто не позволяет им остаться. И есть девушки, которые не добираются туда, куда едут. Они исчезают. Неизвестно, чем они кончают, никто не знает их историй. Девушки пропадают, и я единственная, кто видел их.

Я знаю их имена. Знаю, где их настигает конец – в месте, кажущемся столь же бесформенным и бездонным, как старый колодец в заброшенных владениях за пределами Холлоу-Милл-роуд, поглощающий городских собак.

Я хочу рассказать всем об этих девушках, о том, что происходит с ними, хочу предупредить, хочу, чтобы их начали искать. Я тоже буду искать их, если буду знать, что кто-нибудь да поверит мне.

Есть такие девушки, как Эбби, которые уехали в ночь. И девушки, подобные Шьянн, – они убегают от своих мучителей и продолжают бежать. Девушки, подобные Мэдисон, садятся в автобус, идущий в город, с номером телефона в кармане и сиянием звезд в глазах. Девушки вроде Элизабет садятся в чужие машины, даже если понимают, что делать этого нельзя. Таких девушек, как Трина, искать не будут, о них никогда не узнает полиция, потому что никто не станет заявлять о том, что они пропали.

Сегодня может пропасть еще одна девушка. Она натянет на лицо шарф, чтобы защититься от холода, и примется шарить в кармане ключи от машины, чтобы они были наготове, когда она подойдет к ней на тесной автостоянке. Быстро проходя мимо близлежащего ресторана, она заглянет в его яркие, сверкающие окна. А затем, когда она пропадет из поля зрения прохожих, ее схватят руки-тени, и она исчезнет с тротуара. От нее останется один-единственный след – шерстяной шарф в полоску, оброненный на черное ледяное пятно, его переедет мчащаяся машина, утащив за собой на колесах с зимней резиной, и тогда не останется и шарфа.

Я могу быть не права.

Скажите, что я не права.

Скажите, что не было никаких рук.

Потому что иногда я верю в то, что могу смотреть на какую-нибудь девушку – скажем, на девушку из читального зала, старающуюся продраться сквозь задание по тригонометрии и лихорадочно рисующую на полях каракули, потому что она ненавидит математику, а потом на секунду отворачиваюсь. А когда хочу снова обратить на нее свой взгляд, оказывается, на стуле, где она сидела, никого нет, а тригонометрическая задача растворилась в воздухе. И все дело в том, что я никогда больше не увижу эту девушку. Она пропала.

Мне кажется, что все проще некуда. Ни борьбы, ни возможности остановить время – в эту секунду она здесь, в следующую – ее нет. Так обстояло дело с Эбби – и с Шьянн, и с Мэдисон, с Элизабет, Триной и другими. И я не сомневаюсь, что так будет и со мной.