17 потерянных

Я бежала по дорожкам между спящими домиками, пытаясь высмотреть что-нибудь сквозь занавешенные окна, и увидела москитные сетки и накомарники, которые вряд ли могли служить препятствиями для насекомых. Ступеньки, ведущие к дверям домиков, были основательно занесены снегом. Но я нашла следы и других животных — оленей и енотов, птиц — и следы более крупные, они, должно быть, принадлежали сове, большей частью прячущейся на деревьях. Никто из людей, казалось, не бывал здесь зимой — до меня.

В лагере было всего пять спальных домиков. Мне пришлось три раза подбираться к ним с фонариком, чтобы найти нужный.

Домик № 3. Домик Эбби.

Но поначалу я этого не знала.

На зиму мебель оставляли в домиках. С матрасов на кроватях были сняты простыни, желтые комковатые подушки ждали нового летнего заезда девочек.

Именно Джеми помог мне узнать, на какой кровати спала Эбигейл. Он вошел вслед за мной в домик и сказал:

— Эй, посмотри на стены.

Именно так я обнаружила, что девочки из «Леди-оф-Пайнз» любили вырезать свои имена или инициалы и даты пребывания в лагере на стенах из грубо отесанных бревен над кроватями, стоявшими вдоль стен в два длинных ряда. И за много лет подобных надписей накопилось столько, что получилась летопись вроде тех, что пишут заключенные на стенах камер.

Я обошла домик в надежде обнаружить наиболее поздние записи.

У меня было предчувствие, что я найду ее, и я нашла. Эбби не просто вырезала свое имя на деревянной стене у кровати, на которой спала, не позаботившись о том, чтобы указать год, который провела здесь, как это сделали другие девочки. Надпись, выведенная ею, оказалась зацепкой:

ЭББИ СИНКЛЕР

♥

ЛЮК КАСТРО

НАВСЕГДА

Джеми, опередив меня, сказал:

— Странно. Помнишь этого Люка из нашей школы? Да он просто козел.

Я знала, кого он имеет в виду — парня, который окончил школу год или два тому назад. Он играл в каких-то командах или же просто тусовался с ребятами-спортсменами, точно не помню.

— А может, нет… — И, не успев договорить фразы, я уже точно знала: это действительно тот самый Люк. Это его имя стояло рядом с именем Эбби. Навсегда.

Не думаю, что Джеми заметил, что я задержалась у ее кровати дольше, чем у других, как мой палец прошелся по неровным очертаниям сердечка, которое Эбби вырезала на мягкой занозистой древесине на том самом месте, рядом с которым оказывалась ее голова, когда она спала. Он понятия не имел, что я пыталась представить, как она вырезала его и чем. Пыталась воссоздать воспоминания, которые не были моими, как бы мне того ни хотелось.

Я услышала, как на другом конце домика он бормочет что-то себе под нос — нет, ему, должно быть, кто-то позвонил, и он разговаривал по телефону. Он повернулся ко мне спиной и говорил тихо, словно не хотел, чтобы я знала, кто является его собеседником.

Нас никто не видел, и именно тогда началось это.

Я встала. И пошла на негнущихся ногах в глубь домика, где стояли несколько пустых шкафчиков и имелась темная душевая. Я продолжала идти к ней. И больше не слышала, как Джеми разговаривает по телефону. Уши уловили нечто другое: ритмичное шлеп-шлеп-шлеп, звучавшее где-то на уровне пола. Я остановилась, озадаченная. Шлепанье прекратилось. Я снова пошла, и снова что-то тихонько зашлепало.

Звук исходил от моих собственных ног — легкий звук шагов по выложенному плиткой полу душевой. Я легко представила, что вместо грубых ботинок в стиле «милитари» на мне легкие летние шлепанцы. Примерно такие я видела на ногах у Эбби, когда она сидела в моем фургоне.

Стоя в душевой, я почувствовала, что мне больше не холодно. Более того, здесь было душно, и захотелось расстегнуть все пуговицы на шерстяном пальто, чтобы вдохнуть полной грудью. Я распахнула пальто. Стянула с шеи толстый шарф и позволила ему упасть.

В душевой оказалось всего одно окно, очень маленькое, в него можно было просунуть только руку, но я подошла к нему и открыла пошире, чтобы впустить воздух. Из окошка был виден лес за домиком, но не покрытые снегом ветви, не обремененные им сосны, не белое поблескивающее в зимней темноте снежное одеяло. Вопреки моим ожиданиям, то, что я увидела, было зеленым.

Невозможной зеленью лета.

Я быстро отвернулась, сползла по облицованной плиткой стене — спина ощутила теплую влагу — и села на полу душевой рядом со сливом.

— Я пришла, — сказала я громко, давая словам возможность отразиться эхом от стен и долететь до того, кто слушает меня.

Я почувствовала дыхание Эбби совсем рядом, словно она прислонилась к стене рядом со мной и ее голое, искусанное насекомыми плечо оказалось в нескольких миллиметрах от моего.

И мне открылась ее история, истинная и будоражащая.

Тем летом, что она была здесь, Эбби спала в этой кровати в третьем домике, где я увидела ее имя и имя Люка. Ее койка была придвинута к самой дальней стене и стояла под последним в ряду окном. Спала она, свернувшись клубочком. Подушка в пластиковом мешке, все еще лежащая на кровати, была той подушкой, которую она зажимала между коленями.