17 потерянных

— Но в отделении полиции Пайнклиффа нет полицейского по фамилии Хини, Лорен. Я не знаю, кого ты повстречала тем вечером. Там не работает человек с таким или похожим именем. Ты уверена, что он был оттуда?

— Да, — ответила я.

— Уверена, что правильно расслышала его имя?

Я кивнула:

— Он так сказал. Сказал, что его фамилия Хини и что он из полицейского отделения Пайнклиффа. Насколько я помню. То есть у меня нет сомнений по этому поводу. Он собирался задержать нас за вторжение на чужую территорию.

Мама пожала плечами. А затем сказала то, что действительно думала:

— Ты уверена, что говорила с кем-то той ночью? Уверена, что ничего… не путаешь? — И они появились снова. Тени на ее лице, свидетельствующие о том, что она не доверяет мне. Теперь она считала, что мои разговоры с официальными лицами были плодом воображения, и хотя я осознала это, но все равно лгу для того, чтобы сделать свою историю более убедительной.

— Со мной был Джеми. Он тоже видел этого человека. Говорил с ним. С полицейским Хини. Тот был в форме. Он… Скорее всего, это так. Было темно.

— Все в порядке, — сказала мама. — Это не имеет никакого значения. Они начали расследование заново, и если она где-то поблизости и нуждается в помощи, они ее найдут, о'кей?

У меня не было чувства, что все о'кей.

Все было далеко не о'кей.

Да, я хотела, чтобы Эбби искали, но дело было не только в этом. А в том, что теперь я не знала, могу ли доверять собственной матери.

И тут я увидела у нее на груди это. Красноту. Яркую, как от ожога. Смахивающую на язык пламени.

Мамина рубашка была расстегнута на три пуговицы. У нее была новая татуировка. Она сделала ее, пока я была на вечеринке? Потому что прежде я не видела у нее под ключицей на груди это блестящее багровое изображение, не замечала его на ее теле. Татуировка представляла собой огненное сердце поверх настоящего.

— Мама, — осторожно сказала я, — ты не говорила, что сделала новую татуировку.

— Что? — удивилась она. — Я ничего такого не делала.

— Сделала. Можно посмотреть?

— Что, когда? Я ничего не делала. О чем ты? — Она — это видела я и могли видеть тени, наблюдавшие за нами, — положила руку себе на сердце, прикрыв новую татуировку.

И тут я заметила, как изменилось ее лицо. Изменения были совсем небольшими, и, скорее всего, я ничего не разглядела бы, если бы не сосредоточила на этом все свое внимание. Но я его сосредоточила. У моей мамы — той, что была со мной всю мою жизнь, — на левой щеке рядом с губами имелась родинка. До того черная, что отливала синевой. Мне всегда хотелось такую же, и когда я была маленькой, она нарисовала мне ее подводкой для глаз и сказала, что я теперь совсем как она. Вот только мою родинку вечером, во время купания, смыла вода.

У этой матери, сидевшей за кухонным столом рядом со мной ранним темным зимним утром, родинка была на правой щеке.

Такое же пятнышко, тот же цвет, та же форма. И только сторона лица не та.

Она увидела, что я таращусь на нее, и потерла щеку.

— Я в чем-то испачкалась? Или что?

— Нет, — ответила я. — Ничего. Я устала. Пойду спать.

Но, боже, это не было ничего.

Тайные татуировки — одно дело, а теперь еще и такое. Это поставило под сомнение все, что я о ней знала. И я уже не могла решить, правильно сделала, что рассказала ей об Эбби, или нет.

Я не должна была просить о помощи, верно? Не должна была доверять ей. Должна была действовать в одиночку. Только я. И девушки.