17 потерянных

Я так и не видела ее, но я думаю о ней. Я постоянно о ней думаю.

Ее зовут Эбби Синклер, ей семнадцать, она из Орэндж-Терраса, штат Нью-Джерси. Эбби с циркониевым колечком в носу. Эбби, которая боится клоунов и не умеет свистеть. Грызет ногти на больших пальцах. Умеет отбивать чечетку. Ей все равно, идет дождь или нет. А может, и не все равно. Может, она совсем другая, раз я все это выдумала.

Но она несомненно Эбби Синклер. Сообщалось, что она пропала второго сентября, а ее дело официально закрыли двадцать девятого января.

Ей все еще семнадцать, и она жива.

Откуда я это знала? По правде говоря, я всего лишь надеялась. И только. Не было голоса, нашептывающего мне на готовое внимать ухо правду о том, что произошло с Эбби Синклер. А если бы он был, если бы привидения шныряли вокруг меня и общались со мной, если бы пропавшие девушки действительно добирались до меня сквозь дымовую завесу — то, может, я узнала бы правду гораздо раньше. Я могла бы спасти ее еще два месяца назад.

Я могла бы помочь покончить с этим еще до того, как заполыхал огонь.

Вот к чему я все время мысленно возвращаюсь: к огню. Теперь, раз дома больше нет, мне снится только он. Он больше не плод воображения, а воспоминание о чем-то, что я вызвала к жизни сама.

Кроме того, я понимаю, чем он, собственно, был: попыткой девушки воззвать к помощи. Потребностью в том, чтобы ее выслушали. Потребностью быть услышанной.

Я знаю, что она говорила — что говорила я — даже если у меня не слишком хорошо получалось выразить это словами:

Не сдавайтесь.

Не забывайте ее или любую из них. Ищите. Всегда ищите.

Ни одна девушка — ни пропавшая, ни сбежавшая — не заслуживает того, чтобы на ней поставили крест. И на мне тоже.

На фоне снежной ночи пламя было красным и яростным. До того, как приехала пожарная машина, чтобы потушить его, оно было блистательным, оно было ослепительным. Незабываемым. Никто не мог проигнорировать его. Держу пари, оно подняло людей с постелей, они смотрели на него из своих окон и дивились ему. Держу пари, его можно было видеть за много-много миль отсюда.

Три месяца спустя

Это моя первая неделя дома после возвращения из больницы. Страховая компания решила, что в моем пребывании там больше нет необходимости, хотя доктора считали иначе; меня выписали и оставили на попечении мамы начиная с понедельника. Какие-то вещи рядом с нашим домиком теперь кажутся мне иными, и я провожу много времени, выискивая различия между тем, как было, и как есть. Некоторые цвета стали ярче, небо ниже, а на лужайке растет дерево, которого я прежде не замечала.

Пока меня не было, в Пайнклифф пришла весна, наша кошка Билли похудела и линяет, так что ее шерсть летает по комнатам. В тишине кажется, что дом затонул, словно корабль, и я проснулась под водой в окружении водорослей и мелких рыбешек. Я знаю, что это всего лишь шерсть Билли, но позволяю своему воображению спокойно дрейфовать, наблюдая за проплывающими мимо шерстинками. Замечаю я и другое: моя спальня кажется ниже, чем я помню, а кровать выше. Такие вот вещи. Но я привыкну к этому.

Одно мое письмо оказалось в полиции, почтовый штемпель указал на меня, и моя мама узнала, что я написала не только бабушке и дедушке Эбби. Писала я и семьям других девушек, тем, которых смогла разыскать, писала о том, что, по моему мнению, желали бы поведать им пропавшие дочери, сестры, племянницы. О том, что рассказывали в моих снах девушки, позволяя мне проникать в их воспоминания, — я была сторонним наблюдателем, который никогда не вмешивался в их жизнь, но которому было до них дело, который помнил о них. Маме одной девушки я написала, что той хотелось бы хоть раз навестить ее в тюрьме. Бойфренду другой — что она по-прежнему любит его, что она не оставляла его в одиночестве на бензозаправке, а, напротив, очень хотела бы поехать с ним в Мехико, будь у нее такая возможность. Мама выпытывала у меня, сколько подобных писем я отправила тем, чьи адреса мне удалось найти, о чем я в них написала, и ей в принципе было неважно, что все контакты вымышлены и мои письма не могли дойти до тех, кому предназначались.

И когда я открылась ей, то сразу почувствовала, что она поняла, насколько все это серьезно.

— Это реальные девушки, — осторожно сказала мне она. — Те девушки, которых ты отыскала в интернете, они реальны. Реальны их жизни, реальны их семьи, беспокоящиеся о них и гадающие, что с ними произошло. Но то, что ты знаешь этих девушек, говоришь с ними… Лорен, солнышко, это не…

— Реально, — говорю я за нее, избавляя от необходимости произносить столь опасное слово. — Прости, мамочка. Теперь я это понимаю.

Мне больно знать это. Это убивает меня. Но мама совершенно права; доктора заставили меня взглянуть правде в глаза и во всем согласиться с ними.