Читаем 17 твоих мгновений полностью

Сажусь я за парту – прямо напротив преподавателя, а в голове пусто. Расправляю красиво свою синюю юбочку полусолнце, сшитую мамой, поправляю бусики, подаренные папой. Змеев вскочил и убежал из аудитории. Такая у него манера была. Исчезнет на полчаса, чтоб все списали без проблем, а потом начинает коварно выспрашивать, задавать дополнительные вопросы, и двойки ставить, отпуская шуточки, демонстрируя чувство юмора.

Пишу билет, в дверях друзья маячат, рожи корчат, руки заламывают, мне сострадают. «Почему ребенок сел на первую парту?» – гневно вопрошает третьекурсник Сергей, взявший добровольное шефство над нашей комнатой первокурсниц. Мы, вообще, очень симпатичные девчонки были, многие старшекурсники шефство над нами брали. Сергею вторили мои растерянные подружки, также огорченные первой партой.

Преподаватель вернулся, когда я уже на вопросы ответила (не спрашивайте как) и решала задачу. Успела только общий ход решения накидать, как он меня вызывает. С ехидцей, естественно. Моя очередь отвечать подошла очень быстро, потому что передо мной несколько человек вылетели с двойками. Встаю, терять нечего, ну не сдам, не одна я такая. Матан не сдать не стыдно, все поймут.

Начинаю первый вопрос рассказывать, Геннадий Максимович морщится, машет рукой – дальше. Два слова по второму вопросу – давайте задачу. Дрожащей рукой подвигаю листок, задача-то не решена до конца. Змеев вцепляется взглядом в мои закорючки. Я что-то лепечу, пытаясь оправдаться, рассказать, как планировала решать. В голове лихорадочно щелкает. Почему он пожал плечами? Почему руки скрестил? Почему откинулся назад? Уже завалила или еще есть шанс? Тройку поставит?

Сижу ни жива, ни мертва. Обреченность полная. Щеки полыхают. Как во сне слышу вопрос про теорему Лагранжа, начинаю рисовать, слышу еще что-то, рисую еще и еще.

Змеев наклоняется ко мне, смотрит в глаза и протяжно произносит: «Вы знаете, я в вас ошибся. Вы меня удивили. В лучшую сторону. Признаюсь, не ожидал. Урок мне». Хватает мою зачетку и ставит гигантскую жирную пятерку. На три строчки. Я слепенькая тогда была и то разглядела.

Мощный горячий поток рухнул на меня в этот миг. Внутри все взорвалось. Сжала кулаки, чтобы руки не дрожали. К насмешкам была готова, к двойке была готова, а к похвале нет. Даже мысли не было, что я знаю и разбираюсь в этих формулах. Понимаю предмет. А Змеев это увидел. Сам Змеев мне сказал, что я не дура, хотя сначала думал, что дура. Кудряшки, круглое личико, глазки голубые. Признал за равную. Повинился.

В один миг произошла переплавка, переоценка, родилось иное восприятие себя. От одной фразы. Никогда в жизни я больше не считала себя глупой, не способной в чем-то разобраться.

Выхожу из аудитории на дрожащих ногах. Толпа вокруг меня гудит, все что-то спрашивают, дергают. Говорить не могу. Кто-то догадался выхватить зачетку, открыл, показал, общий вздох-изумление. «Ну, ты, мать, даешь!» – одномоментно из ребенка я вознеслась куда-то, к уважаемым людям.

Экзамены и зачеты по матанализу перестали быть для меня чем-то страшным и непредсказуемым. Геннадий Максимович открывал мою зачетку, видел свою жирную пятерку, занявшую половину странички, крякал, качал головой и ставил очередную пятерку.

Резюме

Узнать себя в качестве персонажа «житель Земли» невозможно в гордом одиночестве. Окружение нас формирует и дает оценку. Если вы окружили себя подхалимами, вы никогда не сможете себя по-настоящему узнать. Ценно непредвзятое равнодушное мнение независимых от вас людей, которые не стараются вас обидеть или подчинить. Они скажут вам правду, которая будет вас греть всю жизнь.

Мгновение пятое. Про любовь

Мы умеем любить

Факт, не требующий доказательств, все люди умеют любить. Мы, каждый, умеем любить. Свидетельств этому много, и в первую очередь то, что человечество не вымерло от многочисленных войн и болезней. Любовь всегда оказывалась сильнее. Все разговоры, что любви надо учиться, я считаю маркетинговыми ходами. Это приносит хорошие деньги – учить отдавать и принимать любовь.

А любовь в нас живет изначально. Мы или фиксируем, что она есть, или не фиксируем.

Мы ведь называем словом «люблю», все, что нам нравится в этом мире: от плюшевых игрушек и цветов до человека и Бога. Не вдаваясь в детали, мы используем это сильное слово просто так. Мимоходом. Без желания выразить свое настоящее отношение к тому, что для нас важно. И напрасно мы выучились привычке на автомате произносить – люблю, люблю.

Любовь прекрасна, ее воспевают поэты, без любви не стоит жить – все эти убеждения надевают на нас розовые очки. И мы начинаем ждать чего-то неведомо сладкого, чего, скорей всего, и в природе не существует. Ищем мифическую «свою половинку». Как будто это решает все проблемы в отношениях.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное