1759. Год завоевания Британией мирового господства

1750-е гг. стали десятилетием, когда писатели экспериментировали с новым модным увлечением — «застенчивым повествованием». Но «Тристрам Шенди» — это фрагментарное изложение, отсутствие хронологической последовательности, внутренний монолог, ассоциация идей, «поток сознания», забавные экскурсы в проблемы автора, с участие читателя и фальшивый академизм, отступления и мини-эссе, прерывающие незамысловатый сюжет. Книга стала кульминацией (а кое-кто сказал бы — доведением до абсурда) всего процесса таких экспериментов. И всегда с душевной теплотой будет относиться к этой книге тот, кого охватывает трепет от самой идеи авангарда, кто в глубине души полагает, что смешение начал, середин и концовок — это последнее веяние литературы. Влияние «Тристрам Шенди» было огромным. Вспомним Джойса, Беккета и сотню их галльских последователей — от Роб-Грие до Натали Capo.

Знаменитая строка Беккета из «Мерфи» («Он проклинал день своего рождения, смело оглядываясь назад, на момент своего зачатия») — прямое заимствование из открывающей главы «Тристрама Шенди», когда автор горько жалуется на то, что его матушка думала о часах вместо того, чтобы сосредоточиться на сексуальности в момент его зачатия.

Но Стерн упивается так называемым «плагиатом», пытаясь доказать: в этом мире действительно ничто не ново под солнцем. Один из самых известных отрывков в «Тристраме Шенди» звучит следующим образом: «Неужели мы вечно будем выпускать новые книги, как аптекари делают свои микстуры, переливая всего лишь из одного сосуда в другой? Неужели мы вечно будем сплетать и расплетать одну и ту же веревку?»

Шутка, задуманная Стерном, заключается в том, что весь отрывок взят почти дословно из «Анатомии меланхолии» Роберта Бёртона. А Бёртон, в свою очередь, заимствовал ее из другого источника. Попытки избежать плагиата обычно приводят к бесконечному упадку и регрессу.

«Тристрам Шенди» представляет собой странную книгу для любого века. Но, вероятно, особенно странно ее появление в середине мировой войны. Позднее доктор Джонсон (в 1776 г.) высказал суждение, с которым соглашались многие последующие читатели: «У всего необычного короткий век. „Тристрам Шенди“ просуществует недолго».

Оказалось, что Джонсон в этом ошибался (как и в метафизике Беркли, когда доказывал ее несостоятельность, бросив в автора камень). Но трудно не заметить: великое литературное произведение Стерна является творческим тупиком. Возможно, это невероятная фантазия человека, для которого писательская деятельность важнее жизни, вероятно, это своеобразный талисман для всех, считающих искусство стоящим выше жизни.

Сторонники Стерна всегда говорили о его «двусмысленности», подразумевая, что любое ясное предположение можно всегда оспорить. Но лучше всего рассматривать его как тупик, если метод скептицизма Юма применить не в философии, а в литературе. Всегда найдутся поклонники и защитники нигилизма и релятивизма. Но Стерн, безусловно, сделался основоположником того, что, в конце концов, стало главным клише двадцатого столетия — романов о том, как писать роман.

Интересно отметить, что автор вне своего любимого дела не имел никакого отношения к релятивизму, как, безусловно, требовала от него его собственная доктрина. Когда речь заходила о его политических убеждениях, релятивизм резко заканчивался.

Его персонаж доктор Слоп (за основу был взят исторический деятель — доктор Джон Бёртон) подтверждает, что автор изливает всю свою злобу на якобитов и их движение. Неожиданно вся релятивистская точка зрения на мир вылетает в широко распахнутое окно, и мы узнаем: движение якобитов является явным злом, а власть «вигов» — ганноверцев — протестантов — безусловное добро. Но каким образом это согласуется с общей точкой зрения на мир в «Тристраме Шенди», никак не объясняется.

Для исследователя Семилетней войны в «Тристраме Шенди» интересно то, что Стерн уделяет огромное внимание военным вопросам. Помимо Парсона Йорика (в романе он представляет своего рода продолжение самого Стерна), автор с большим сочувствием говорит о другом персонаже — капитане Тоби Шенди (дядюшке Тоби). Это ветеран войны, получивший ранение в пах во время кампании в Европе, он фанатично предан военной истории и осадному искусству.

Большую часть наиболее часто цитируемых фраз из романа он вкладывает в уста дядюшки Тоби.

«Наши солдаты бранились на чем свет стоит во Фландрии, — вскричал мой дядюшка Тоби, — но не слышал ничего похожего на это».

«Хотел бы я, — промолвил мой дядюшка Тоби, — чтобы вы посмотрели, какие огромные армии были у нас во Фландрии!»