1794

– Вы же сами видите, в каком состоянии плантация. Я не хочу заставлять людей работать ради работы, без всякой пользы для дела. На сегодня они работу закончили.

Юхан повернулся к ряду бараков.

– Я должен по крайней мере пересчитать их. Поручение губернатора.

– Крайне нежелательно. – Сетон покачал головой. – Зачем беспокоить людей? У них и так почти нет времени для отдыха.

– Я вынужден настаивать.

– Настаивать? Хорошо… попрошу вас представить себя самого на месте этих людей, работающих чуть не сутки напролет под жгучим солнцем. Уверяю вас, такая работа требует куда больше усилий, чем ваша… что вы там делаете? Считаете головы? Тогда вам трудно понять… Я пытаюсь сделать жизнь этих голов сносной. Насколько возможно, разумеется.

Я с замиранием сердца следил за этой дуэлью. Первым сдался Юхан Аксель. Он отвернулся и пожал плечами.

– Как вам угодно.

Сетон улыбнулся. Несколько секунд назад во взгляде его читалось брезгливое презрение, чуть ли не ненависть – но, к моему облегчению, опасное настроение как ветром сдуло.

Мы обогнули барак и внезапно оказались перед холмиком, на котором сплошными рядами росли усыпанные нежнейшими белыми и алыми бутонами невысокие кусты.

Сетон развел руками, склонил голову набок и улыбнулся.

– Мое главное земледельческое достижение. Франжипани… Plumeria obtusa. Гордость усадьбы.

И в самом деле – в полупустынном, раскаленном ландшафте зрелище столь же прекрасное, сколь экзотическое. Но наслаждение небывалой красотой цветов было недолгим: подул ветер, и в ноздри ударил тот же отвратительный, тошнотворный запах.

Сетон немедленно достал носовой платок и зажал нос.

– Водоросли, – смущенно пояснил он. – Гниют. Проклятие всех, у кого плантации близко к берегу. Природа распорядилась нести всякую дрянь не куда-нибудь подальше, а именно к берегу Сен-Бартелеми.

Он повернулся спиной к ветру.

– Ближе к вечеру цветы распускаются полностью. Волшебный аромат… даже береговая гниль пасует. Ночью вонь почти незаметна, даже если ветер с моря. И как вы думаете, почему я это говорю? Да потому, что возвращаться вам уже поздно. Думаю, вы уже и сами знаете – ночь здесь падает мгновенно, будто черный полог набросили. Несколько минут – и готово. Тьма египетская. Приглашаю господ отужинать. В этой глуши для меня любое общество – дар Божий.

12

На ужин подали суп и поджаренных на углях голубей с неизвестными сладковатыми корнеплодами – пожалуй, ничего вкуснее за все время пребывания на острове я не ел. Хотя, конечно, никакого сравнения с тем, что мы ели на родине, в Швеции. И вино оказалось отменным. У Сетона был довольно большой винный погреб: он прекрасно понимал, как выигрывает даже самое простое блюдо с правильно подобранным вином. Столовая богато и весьма экзотически обставлена. Хрустальная люстра с призматическими подвесками отбрасывала на стены волшебные цветные блики, на стенах, на расстоянии локтя друг от друга, – изящные бра. Штофные обои на стенах – очевидно, французские, причем еще дореволюционные, с королевскими лилиями. Турецкий ковер. После нескольких бокалов разве что легионы слетавшихся к огню странных насекомых напоминали, что мы не дома, а на другом краю земли.

Беседовали в основном мы с Сетоном, Юхан Аксель больше помалкивал. Собственно, и беседа-то была банальной: урожай морской соли в соляных запрудах, необходимость строить как можно больше цистерн для сбора дождевой воды, убийственное влияние событий во Франции на торговлю. Сетон часто со мной соглашался, но в ответ выкладывал целую цепочку аргументированных соображений. Я старался не отставать, но ясно чувствовал: для беседы на равных у меня не хватает ни знаний, ни опыта. К тому же вино и усталость делали свое дело.

Юхан Аксель проводил меня в постель, и правильно сделал – проснулся я свежим и отдохнувшим. Было еще темно. Я повертелся, попробовал опять заснуть, но вскоре оставил эти попытки. Решил прогуляться и заодно проверить, в самом ли деле цветы Сетона распространяют по ночам такой уж волшебный, как он сказал, аромат. Франжипани…