18 Х 9

Юность – это всегда максимализм. Детству и юности чужда срединность и теплохладность; там все дышит духом и огнем, как летним деньком, все переливается солнечными зайчиками. В крылатой юности нет сухого прагматизма, узревающего одну только земную пользу во всем. Там все легковесно и целостно; щедро, духовно и богато. Юность способна предвосхищать свое совершенство; юная душа способна взбираться на самые вершины; она мечтает о себе как о безграничной Вселенной, как о самой великой и непобедимой, ничем и никем не связанной. У Гумилева есть:

Утонув с головой в одеяле,

Ты хотела стать солнца светлей,

Чтобы люди тебя называли

Счастьем, лучшей надеждой своей…

Я думаю, что это одно из самых прекрасных его стихотворений. И как важно взрослым верить в это юное существо, в его душу, в его безграничный талант! Как важно согласиться вместе с ним на полет в эти бескрайние миры, верить в его светлую и великую цель, которая в юном сердце всегда живет в образе крылатой мечты! Как важно произнести душе с большими, как само небо, глазами: «Ты все сможешь. Ты все преодолеешь! И я всегда буду рядом, всегда буду предан тебе до конца». И верить в нее – безусловно, как и сказал, не играя и не притворяясь. Верить искренне, будто это ты сам на пути восхождения к небу и совершенству, к своему Божиему подобию. В этом заключена тайна человеческой дружбы, в этом – вся тайна творческого соработничества одного поколения с другим.

Потом придет время, и он, конечно, поймет, что не построит тот космический корабль, который возводил из палок и старой фанеры в саду за сараем, чтобы взлететь к солнцу и звездам. Поймет однажды и то, что не станет великим, как Месси1, Тетюхин2, как Достоевский или Эйнштейн. Он это поймет и осознает рано или поздно. Но именно в момент постижения своих границ и возможностей он примет себя и выйдет на другой уровень – а значит, станет великим. И как все великие, обретет цель жизни: стремление идти вперед, трудиться, созидать, преодолевать и покорять очередные высоты. Это будет его новая мечта. И это будет новый шаг к возрастанию и совершенству.

И когда он оставит свою юношескую мечту – кокон духовного взросления, – то увидит, что огонек его горит, не потух, что сердце живо, что крылья на месте и стали только сильнее и больше. И облечется он в новую форму, в образ земного бытия, и превратит эту земную реальность в небо, в высокую, достойную человека цель, в настоящую, осязаемую, благородную жизнь. Главное, чтобы этот огонек не погас раньше времени, чтобы вера близких, любящих людей в него не иссякла, чтобы не затопталась душа его грубым и бездушным прагматизмом, который зачастую навязывает крылатой юности бездарная потухшая зрелость.

Но.

Взросление – это не только приобретение, восхождение, полет и мечта; это еще и путь разочарований, потерь и неудач. Обретение новой формы существования всегда проходит болезненно. Но боль эта излечима и временна, потому что только предваряет радость, счастье и новую мечту – жизнь.

Так вот, мы с Серегой и прочими спортсменами, ждавшими тренера у железной двери спортивного зала, были из тех, кто любил две вещи: волейбол и мечтать. Мы считали, что если мы фанаты этой игры и на всю жизнь преданные ей люди, то, как бы мы ни выглядели, какого бы происхождения ни были, мы самые настоящие волейболисты: бесподобные и окрыленные! Ничем не хуже остальных, даже тех, кто оказался на самой вершине олимпа.

Единственное – мой друг все-таки был более скромным и реалистичным человеком, чем я. И хотя в своих мечтах он не раз представлял, как высоко прыгает и технично бьет в три метра перед своей девушкой (очень красивой, неземной, сидящей в первых рядах многотысячного стадиона и болеющей за него, Серегу, лучшего из всех на свете парней), – но все же, надо сказать, он никогда не утверждал, что планирует играть в волейбол профессионально. Однажды он сказал мне (почти как в анекдоте про Чебурашку, когда Гена спросил, слышит ли он его, а тот ответил: «Гена, посмотри на меня: конечно слышу!»), когда мы с ним пили пиво на Финляндском вокзале: «Посмотри на меня, Андрей, какой из меня, на фиг, волейболист!» Серега был трезв в мыслях о себе, даже когда пьянел.