18 ночей усталого человека. Дневник реальных событий

Выхожу из ванной. Мои соседи стоят. Спрашивают, что случилось. Я молчу, пожимаю плечами. Пусть думают, что у меня… да мне насрать, что они думают.

Прохожу мимо, почти сквозь них. Как привидение, как дух, который уже вышел из тела и если верить философии вечной жизни, ищет то, во что ему лучше всего вселиться. Я приметил отличный памятник лосю. Лепили явно с уже убитого животного.

Ночь четырнадцатая

Репетиции заканчиваются. Я сижу в углу и им даже не нужно подавать сигнал – они сами по себе. Все в порядке. Выполняют не то, чтобы очень хорошо, посредственно – самая точная оценка для них, но стараются. Чем меньше с ними споришь, тем больше они делают. Пусть это плохо, скверно, никуда не годится, но зато сердце больше не беспокоит и музыка, которую я сделал лейтмотивом спектакля – набор нот, сочиненных одним моим другом – музыкантом и бездельником, меня успокаивает.

Я почувствовал себя счастливым. Сегодня было хорошо. Странно это после того, как несколько дней кроме как тяжелого груза не испытывал. Был на берегу, там, где этот старинный мост. Влюбленные наклонялись над водой, старики, они же рыбаки верили в хороший клев. Трое в семейках прыгали в воду. Было прохладно, но это им не мешало входить в воду и орать «вытягивайте». Когда все трое оказались в воде, вытягивать было некому, они, ругаясь, плыли, успевая при этом давать подзатыльники.

Собака лаяла так громко. Наверняка ей казалось, что она единственная на улице. Но тут же супротив этим мыслям, прошли два матроса. Они остановились около дерева и проделали то, что обычно делает у дерева та самая собачка и другие собачки всего мира.

Я даже начал зевать, а это верный показатель того, что я успокоился.

Мне приснился сон. Мы были в Нью-Йорке. С родителями, точнее я и мама. Я – был маленький. Мне лет десять. Ходим по городу с небоскребами и озираемся. К нам подходит торговец сувенирами. Мама покупает у него ключ. Говорит, что ключ у нее от дома погнулся, нужен новый. И покупает такой маленький, с зеленым брелком – одуванчиком. Мы идем дальше. Заходим в ресторан. Но я не хочу есть. Говорю маме, что мне бы в туалет. Меня отводит человек в черном костюме. Я захожу в туалет и не могу найти писсуар. Вокруг диваны, столы с играми, все, но нет самого главного. Наконец, вижу. Но тот высокий, я слишком маленький, не могу до него дотянуться. Тогда я двигаю стол, ставлю на него стул и делаю пи-пи с такой высоты. Выхожу, мама сидит с каким-то мужчиной. Они поедают большую рыбу. Я говорю, что не люблю рыбу, но мама меня не слышит. Я повторяю, но мама так увлечена разговором, что мой голос пропадает. Потом, понимаю, что это не моя мама – это женщина просто очень похожа на нее. Я ищу глазами и нахожу маму в конце зала, за круглым столиком около окна. Я бегу к ней и просыпаюсь. Я так торопился, но утренний ловкий кошачий луч разбудил меня. Мне снилась Америка. Странно, мы-то там никогда не были. И главное то, что мне было жалко того, что тогда я был маленьким. Если бы я был постарше, то пошел бы по интересными местам, а не слонялся по туалетам в ресторанах. – Ну, не помню, мама ничего, кроме… Ну как же? – сказала бы она.

У меня нога болит, пожаловалась женщина с химкой. Я сказал, чтобы она продолжала, а на это недомогание я постараюсь не обращать внимание. Она пыталась возразить, я сказал, чтобы продолжали. Это же ясно – один человек выпадает, прощай дисциплина. Не все это понимали. Пару дней назад отпрашивались Лена-Миша, парочка, который играют вместе, всегда, их нельзя ставить в разные составы, иначе конфликт в семье. Я же конечно сделал по своему, как мне лучше. Был скандал. Они подходили ко мне по очереди и требовали их не разлучать. Не просили по-доброму, а требовали. Блин, с виноградом. Все, конечно, осталось, по-моему. Ни на меня косились теперь каждый день. Из разных углов – когда жена на сцене, муж из зрительного зала и наоборот. Я повышал голос, но мое сердце диктовало – не волноваться. И теперь – королева Виктория с ногой. Вчера у нее – заворот кишок, сегодня – нога. Завтра будет что-нибудь из области гомеопатии.

Мы продолжили. «Горе» как такового я не испытывал и то древнее чувство – катарсис трудно отыскать в этой игре. Они действительно играли в слова, найдя для себя ровную нотку. Это было не страдание вселенское, а скорее – камерное, в размерах маленькой комнаты. И они не старались, они просто разговаривали, иногда плакали, действие текло от радости к печальным известиям и неожиданно закончилось. Затемнение поставило точку в репетиции. Я кивнул головой, скрестил руки и поднялся наверх кабинет, пропахший запахом кофе и убитыми нервными клетками.