1812. Фатальный марш на Москву

Приказы Барклая бросить город вызвали всеобщее возмущение. «Я и выразить не могу всю глубину царившего там негодования», – писал генерал сэр Роберт Уилсон, только что прибывший на пост британского «специального уполномоченного» при ставке русских. Один за другим старшие офицеры упрашивали Барклая переменить решение или, если он твердо намерен отступать, позволить им остаться и сражаться до последней капли крови. Багратион написал командующему записку с требованием защищать Смоленск любой ценой. Беннигсен, полностью противореча прежнему собственному убеждению о бессмысленности сражения на данном этапе отступления, теперь тоже выступал за драку насмерть как на последнем рубеже. Он ворвался в ставку в сопровождении великого князя Константина Павловича и стаи генералов с настоянием к Барклаю изменить планы. Цесаревич Константин по существу приказал ему отменить «трусливый» приказ и развернуть генеральное наступление на французов. «Вы немец, вы колбасник, вы предатель, вы негодяй, вы продаете Россию, – орал он на Барклая во всеуслышание. – Я отказываюсь оставаться под вашим началом», – прибавил он ко всему и пообещал передать гвардейский корпус под командование Багратиона. Константин продолжал осыпать оскорблениями Барклая, смотревшего на него в полном молчании. «Пусть всякий делает свое дело и позвольте мне делать мое», – заключил тот, наконец, прекращая спор. Тем же вечером цесаревич Константин получил приказ Барклая отвести царю важное письмо и передать командование гвардией генералу Лаврову{344}.

За два часа до восхода солнца последние солдаты из частей Дохтурова перешли через мосты и подожгли их. Чуть раньше рота вольтижеров 2-го польского пехотного полка сумела проделать брешь в стене и вступить в горящий город. Утром, когда одни ворота были открыты, а подступы очищены от сваленных в кучи мертвых и умирающих, французы вступили в Смоленск.

Город походил на настоящую покойницкую: улицы были усеяны трупами, многие из которых обгорели от огня. Среди руин домов, пылавших ночью в пламени пожара, остались укрывшиеся там жители или раненые солдаты. «Приходилось ходить среди развалин, мертвых тел и останков, обгоревших и поджаренных огнем, – вспоминал один французский офицер. – Тут и там несчастные горожане на коленях рыдали над руинами своих жилищ, кошки и собаки бродили повсюду и издавали бередящие сердце звуки. Куда ни кинь взгляд, только смерть и разрушение!» Русские поместили своих раненых в наскоро оборудованные госпитали, которые слизал огонь, пока товарищи уходили из города. «Эти бедолаги, брошенные таким образом, лежали кучами, обожженные, скукожившиеся, сохранившие только очертания человеческие, среди дымящихся развалин и догоравших балок», – описывал свои впечатления лейтенант 8-го конно-егерского полка Жюльен Комб. Не один он отметил тот факт, что тела сгоревших становились меньше. Некоторые думали, будто видят трупы детей. «Солдаты, пытавшиеся выбежать, падали на улицах, задохнувшись от пожаров, и сгорали там, – вспоминал доктор Раймон Фор. – Многие более не походили на человеческие создания. Они превратились в бесформенную массу зажаренного и обуглившегося вещества, и только металл лежавшего рядом ружья, сабли или какие-нибудь следы амуниции позволяли понять, что перед вами трупы людей»{345}

.

Один немецкий солдат едва верил собственным глазам, когда видел усеянные останками улицы. «Как тысячи других, я проходил там мимо, когда между двумя сгоревшими домами увидел маленький сад фруктовых деревьев с обуглившимися плодами на них, а внизу на земле лежали пять или шесть буквально поджарившихся людей, – писал он. – Наверное, то были раненые, коих положили туда в тень до того, как начался пожар. Пламя не тронуло их, но жар заставил мышцы сокращаться и подтягивать ноги. Белые зубы торчали из скукожившихся губ, а два больших окровавленных отверстия напоминали о некогда бывших в них глазах»{346}

.

Подобные сцены производили глубочайшее впечатление на армию. «Она шла через дымящиеся и окровавленные руины в должном порядке и под военную музыку с обычной торжественностью как войско триумфаторов среди покинутых всеми развалин, одна, и не было вокруг очевидцев ее славы!» – так описывал виденное Сегюр. – Представление без зрителей, победа практически без плодов, кровавая слава, истинным символом и завоеванием которой, похоже, стал один поднимавшийся отовсюду дым!»{347}

Вообще-то город не был совершенно пустым. Значительное количество жителей не смогли уйти и прятались среди развалин или толпились в церквях, каковые, будучи построенными из кирпича и камня, служили убежищами от огня. Там же остались тысячи раненых русских солдат, и, когда французы готовились к вступлению в Смоленск, делегация городских властей явилась просить Наполеона помочь позаботиться о них. Он отправил шестьдесят врачей и медицинских работников в город с распоряжением организовать госпитали{348}.