1812. Фатальный марш на Москву

Продвигались войска медленно, в основном из-за нехватки и ослабления тягловых лошадей. Ввиду недостатка корма смерть косила конский парк, а оставшиеся животные становились слишком хилыми и не могли тащить пушки и зарядные ящики. Орудия с обычной упряжкой из трех пар теперь волокли двенадцать или пятнадцать лошадей, но даже при таком раскладе колеса бывало застревали в грязных колеях и останавливались на подъемах. Помогать толкать пушки привлекали проходящую пехоту, но измотанным солдатам вовсе не улыбалось выполнять подобные задачи и они шли на все в попытках избежать ненужных нагрузок. Взлетали на воздух взорванные повозки с порохом, летели на землю лишние боеприпасы – делалось все для облегчения груза. Артиллеристы захватывали частные экипажи и нагруженные добычей повозки, жгли их, а лошадей реквизировали. 30 октября у Гжатска капитан Анри-Жозеф Пэксан, адъютант генерала Ларибуасьера, проезжал мимо колонны нагруженных ранеными повозок, лишенных коней – все они были кем-то выпряжены и уведены. «Эти бедняги умоляли нас о милосердии, сложив руки, как для молитвы, – вспоминал он. – Они взывали к нам раздирающими душу голосами, что они тоже французы, что были ранены, сражаясь на нашей стороне, и слезно просили не бросать их»{676}.

Отчасти сложности проистекали из-за видения ситуации Наполеоном, который считал происходившее тактическим отходом, а не отступлением. Некоторые корпусные командиры хотели бросить часть ненужных им артиллерийских орудий. Такой шаг высвободил бы лошадей для транспортировки оставшегося парка и позволил бы сэкономить время, но Наполеон не желал и слышать ни о чем подобном, поскольку русские сочли бы подобранные пушки трофеями. Упорное стремление не терять лица обошлось ему дорого{677}.

Помимо всего ненужного снаряжения, французы вели с собой около трех тысяч русских пленных. Пусть их присутствие никак не напрягало службы снабжения – несчастным вообще не давали еды, а потому они питались мясом павших лошадей, валявшихся на обочинах, а по некоторым данным, даже плотью своих мертвых, – пленные крайне осложняли и без того непростую жизнь португальским пехотинцам, наряженным конвоировать их, а также занимали ценное место на дороге{678}. А пространства как раз отчаянно и не хватало.

Самый большой недостаток отступления эшелонами по одной и той же дороге, каковой вариант выбрал Наполеон, состоял в том, что чистое поле для марша наличествовало только у головных формирований, а остальным приходилось плестись через беспорядок, оставленный другими. Дорогу разбивали десятки тысяч ног, копыт и колес, она превращалась в штормовое море, если было сыро, и в каток, когда выпадал снег и подмораживало. Любые предметы снабжения, какие только представлялось возможным найти по пути, давно были поглощены множеством жадных ртов, а все пригодное для укрытия разобрано и сожжено в кострах для обогрева на бивуаке. Продвигаться по дороге мешали запруживавшие ее покинутые телеги и экипажи, мертвые лошади и брошенная поклажа. Но хуже всего, следующие колонны наталкивались на отстававших – на медленно ползущие массы людей, коней и повозок.

Помимо десятков тысяч гражданских лиц, увязавшихся за армией, в колоннах находились commissaires и прочие приданные ей функционеры, плюс слуги офицеров. Они перемешивались с толпами нахватавших добычи дезертиров, передвигавшихся частично пешим порядком, а частично на повозках. Были тут и cantini'eres с нагруженными тарантасами, и раненые офицеры, путешествовавшие в каретах, и ухаживавшие за господами слуги. Попадались и некоторые легкораненые из партий, оправленных на запад накануне эвакуации Москвы. Теперь отступающая армия догнала их и впитала в себя. Количество раненых росло день ото дня из-за стычек по ходу движения войска.

Нельзя не упомянуть также немалое число солдат, задержавшихся в пути не по собственной воле и отбившихся от частей, каковые они искали и иногда находили. Однако нагнать своих бывало делом сложным, поскольку приходилось проталкиваться через плотные массы людей, лошадей и повозок. Встречались и другие, кто, отстав по дороге, бросали оружие и вливались в толпы морально разложившихся солдат, фактически дезертиров, утративших воинскую честь и подгоняемых все больше стадным инстинктом.