1812. Фатальный марш на Москву

Согласно данным commissaire des guerres (военного комиссара) Белло де Кергора, к моменту прихода армии к Витебску она сократилась на треть, не дав ни единого сражения. Потери Висленского легиона составляли от пятнадцати до двадцати человек в каждой роте. «В нормальной кампании, – уверял один офицер, – две настоящих битвы не смогли бы до такой степени снизить нашу численность». Итальянская армия уменьшилась на треть, хотя в отдельных частях урон превышал и эту планку: одна недосчиталась 3400 из всего 5900 чел. 3-й корпус Нея съежился с 38 000 до 25 000 чел{293}.

Больше всех страдали немецкие контингенты. «Пища скверная, а туфли, рубахи, панталоны и гетры так изорвались, что большинство солдат шагают в обносках босиком. Вследствие чего они становятся непригодны к службе, – докладывал королю Баварии генерал Эразм Деруа. – Более того, я с сожалением должен сообщить Вашему Величество о том, что такое состояние дел влечет за собой серьезное ослабление дисциплины, а дух подавленности, разочарования, негодования, непослушания и нарушения субординации столь высок, что совершенно невозможно предсказывать, как все повернется»{294}.

Но хуже всех приходилось полякам Понятовского и вестфальцам, поставленным теперь под командование генерала Жюно. Им выпал жребий следовать через самые запустевшие районы в то время как им, приведенным в движение позднее основных сил Grande Arm'ee, приходилось наверстывать упущенное время после того, как Наполеон поменял планы и велел им преследовать Багратиона.

Как ни удивительно, потери в живой силе в действительности пошли на пользу Grande Arm'ee. Ряды воинов очистились от слабейших – от тех, кого и вовсе не стоило бы отправлять на войну. Однако прежде чем умереть, они способствовали замедлению действий войск, немало опустошили территории, где проходили, и настолько перегрузили механизмы машины снабжения, что та так и не вернулась в нормальное состояние. Вместе с тем впечатления от вида умиравших тысячами товарищей скверно сказывались на моральном состоянии уцелевших.

Наполеон обычно проявлял в походах большую активность. Он вставал как правило около двух или трех часов утра и не отходил ко сну раньше одиннадцати. Император носился всюду по ареалу театра военных действий в карете, которая позволяла ему работать и за которой следовали верховые лошади, чтобы Наполеон мог, вскочив в седло одной из них, отправиться на рекогносцировку позиций или дать смотр войскам. Его адъютанты, ехавшие за каретой и частенько не располагавшие заводным конем, сталкивались с трудностями в попытках не отстать от государя и главнокомандующего, особенно когда тот без оглядки уносился прочь на галопе.

Но уже сам размах Grande Arm'ee в начале похода и разброс множества корпусов на очень широком ареале не позволяли Наполеону лично видеть большую часть войск, не давали шанса посетить их на марше или на бивуаке, как он поступал всегда прежде. В результате он не наблюдал своими глазами состояния армии и не чувствовал царивших в ней настроений, тогда как и солдаты не ощущали его присутствия и всегдашней энергичности в ведении кампании, к чему многие так привыкли. Он изучал списки и сравнивал числа, зачастую неточные, читал и выслушивал рапорты людей, порой готовых сделать ему приятное, а не сказать правду. Как отмечал генерал Дедем де Гельдер[80], все командиры прибавляли данные по численности войск, чтобы лучше выглядеть перед начальством, вследствие чего, согласно этим калькуляциям, Наполеон думал, будто имеет на 35 000 чел. больше, чем в действительности наличествовало на данной стадии{295}.

Наполеон лицезрел войска только в бою или в парадном строю на смотре перед его персоной, когда, взбодрившиеся и настроившиеся на встречу с ним, они выглядели да и чувствовали себя наилучшим образом. Посему император демонстрировал тенденцию отбрасывать и не выслушивать те немногие доходившие до него честные донесения в отношении фактического состояния частей и соединений. Такие рапорты не нравились ему, и он считал их проявлением паникерства. Дай он себе труд присмотреться к ситуации повнимательнее, он бы понял необходимость срочной реорганизации дел.

Огромное кавалерийское соединение Мюрата перестало оправдывать себя, поскольку не преследовало каких-то посильных ему военных целей и оказывалось не в силах элементарно прокормиться. Кавалеристам было бы куда проще добывать фураж для лошадей, а сами части и подразделения приносили бы больше пользы, если бы действовали в составе отдельных бригад и дивизий и распределялись по разным корпусам.