1812. Фатальный марш на Москву

Ростопчин относился к делу более чем добросовестно и старался не упустить никаких моментов, способных послужить для разгрома французов. Его внимание привлек один немецкий шарлатан по имени Леппих, уверявший, будто может построить огромный воздушный шар, который полетит над французскими войсками и разом уничтожит врага огнем с неба. Изрядно облегчив городскую казну, Леппих в тайне ото всех засел за работу.

Лихорадочная деятельность Ростопчина способствовала разрастанию смятения и все сильнее нагнетала атмосферу. Люди, осмеливавшиеся заговорить на улице на каком-нибудь другом языке, кроме русского, рисковали пасть жертвами озлобленных толп. Воззвание, выпущенное Ростопчиным 30 августа, где тот пообещал повести население города на битву с противником, вооружив горожан, если будет надо, топорами и вилами, вызвало настоящие бунты: толпы вламывались в лавки и избивали ни в чем не повинных граждан из-за подозрений, будто те являются французскими шпионами{399}. Все это не могло кончиться добром и сулило великую беду древней столице царей.

12 Кутузов

После всего пережитого им в Москве, Александр, прибыв в начале августа в Санкт-Петербург, нашел совсем иную картину: народом там владели пораженческие настроения. При дворе находились немало призывавших к миру, и даже те, кто выступал против договоров с Наполеоном, не демонстрировали и толики тех экзальтации и отваги, свидетелем каковым царь стал в Москве. Многие, включая мать Александра, вдовствующую императрицу, паковали и отсылали из столицы ценности, другие пока только укладывали их в ящики для быстрого вывоза, и у большинства наготове стояли лошади и кареты. Как высказался один шутник, все жили на осевой смазке.

Единственной демонстрацией патриотизма служили отпущенные бороды и русские костюмы, в которых щеголяли некоторые националисты, и публичный бойкот французских театров, где при пустом зале выходила на сцену прославленная мадмуазель Жорж. На постановку же «Дмитрия Донского», в полную противоположность, было не пробиться, но, согласно впечатлениям одного очевидца, атмосфера в зале большей напоминала церковь, чем театр – чуть не половина аудитории заливалась слезами{400}.

Александр удалился в летнюю резиденцию на Каменном острове и с головой погрузился в работу. Он реже виделся с любовницей и чаще – с царицей, а также мало показывался на людях. Однако царь не мог совершенно игнорировать поток писем от брата Константина, где тот поносил Барклая как некомпетентного труса и предателя. Корреспонденция от Багратиона Аракчееву, с которой знакомился и царь, вторила тону брата, как и слухи при дворе – все ведь получали письма из армии с теми же жалобами и обвинениями. По словам американского посла, Джона Куинси Адамса, против Барклая звучали «чрезвычайные протесты»{401}.

Александр отстаивал главнокомандующего, сколько мог. Он отчаянно ждал хоть каких-нибудь добрых новостей, когда же услышал об отступлении Барклая из Витебска, надеялся на решительный бой хоть бы уж под Смоленском, а потом выражал глубокое монаршее неудовольствие тем, что войска не встали стеной на пути неприятеля. «Пыл солдаты проявили бы высочайший, ибо то было бы вступление в первый поистине русский город, который они защищали», – писал царь Барклаю{402}. После падения Смоленска Александр уже не мог поддерживать презираемого всеми полководца без риска самому сделаться объектом подобного рода чувств, в особенности тогда, когда общественное мнение указывало на преемника Барклая, избрав на эту роль Кутузова.

«Всякий держится того же мнения, все говорят одно и то же. Негодующие женщины, старики, дети – словом, все люди самого разного положения и возраста видят в нем спасителя отечества», – писала Варвара Ивановна Бакунина подруге{403}. Александр ненавидел Кутузова за распущенность, небрежные манеры и характер, а также за память об Аустерлице и об убийстве отца. К тому же царь держался невысокого мнения в отношении компетентности генерала. Александр наградил его за быстрый мир с Турцией титулом светлейшего князя, но затем дал незначительную должность. Делегация дворян Санкт-Петербурга явилась к Кутузову с мольбами принять командование собираемым городским ополчением, и тот, испросив одобрение Александра, согласился. Данный выбор привел его в столицу и сделал центром всеобщего внимания.

Вечером 17 августа, в то самое время, когда происходила битва за Смоленск, Александр созвал на встречу высокопоставленных генералов под председательством Аракчеева, чтобы обсудить с ними вопрос выбора преемника Барклаю. После трех с половиной часов прений они сошлись на кандидатуре Кутузова. Но Александр не спешил последовать их совету, он тянул трое суток, на протяжении которых подумывал назначить Беннигсена и даже пригласить из Швеции Бернадотта. Сестра уговаривала его склониться перед неизбежным. «Если дела пойдут таким образом, неприятель будет в Москве через десять дней», – писала она, добавляя, что в сложившихся обстоятельствах ему следовало подумать даже о принятии командования на себя.