1812. Фатальный марш на Москву

Скрупулезное соблюдение дисциплины, а часто и самостоятельно взятых на себя обязанностей помогали людям пройти через горнило испытаний, но мало кто сумел превзойти в этом генерала Нарбонна. «Господину де Нарбонну было пятьдесят шесть лет, и он привык наслаждаться всей роскошью жизни, и все же его мужество и бодрость духа посреди наших несчастий заслуживают высочайших похвал, – писал Бонифас де Кастеллан. – Он носил старомодную придворную прическу и всегда пудрил волосы по утрам на бивуаке, часто сидя на бревне в самую скверную погоду, словно бы пребывал в весьма уютном будуаре»{881}.

Для некоторых способом укрепить в себе чувство гуманизма, а равно и средством поддержания самодисциплины служило ведение дневника. Такие выводы очевидны на примере Мориса де Таше, капитана 12-го конно-егерского полка и кузена императрицы Жозефины. Вот запись от 4 декабря, сделанная в его тридцать шестой день рожденья, когда он мог запросто переступить незримый порог, шагнув вниз: «Жуткий холод, безмолвный марш. Мысли о хорошем. Годовщина моего рождения. Поздравление от мамы… слезы… агония… Воспоминания о ней. Покрыли шесть лье. Остановились в деревне в четверти лье ходу от генштаба. Озноб и диарея»{882}.

Как отмечал сержант Бургонь, женщины переносили тяготы и нужду с большей волей, чем мужчины. По сделанному доктором Ларре наблюдению, горячие по крови южные европейцы оказывались крепче, чем немцы и голландцы, о чем говорили и другие. Однако никакая кровь не спасла чернокожего слугу, приобретенного в ходе Египетской кампании генералом Зайончеком. Бедняга замерз в российских снегах. По уверениям Альбрехта фон Муральта, баварского кавалериста, офицеры демонстрировали больше стойкости, нежели солдаты, поскольку первые, как правило, были наделены большей моральной сопротивляемостью и лучше образованы{883}.

Но звание имело мало общего с вероятно наиважнейшей составляющей силы, помогавшей людям держаться выше порога деградации. Преданность другим может стать средством спасения своей жизни. Луи-Франсуа Лежён как-то набрел на раненого артиллерийского офицера, ожидавшего на обочине дороги отставшего слугу. Два часа спустя, возвращаясь после выполнения задания, Лежён нашел того человека на том же месте и попытался уговорить его пойти и получить какой-нибудь еды неподалеку, а заодно предостерег артиллериста относительно риска замерзнуть, но тот ответил: «Все вы правильно говорите, но мы с моим слугой, Жоржем, вскормлены одной и той же женщиной. С того момента, как я поступил в армию, а в особенности после ранения он сотни раз доказывал мне свою преданность. Моя собственная мать не была бы так внимательна. Я пообещал дождаться его, а потому предпочту умереть тут на месте, чем нарушить слово»{884}.

Не только случаи с офицерами служат свидетельствами такой высокой верности другим. Одного офицера егерей, обморозившего ногу и лишившегося возможности передвигаться самостоятельно, всю дорогу в Вильну тянул мальчишка-полковой горнист на найденных ими маленьких санках. И подобных примеров множество. Капрал баварских шволежеров Иоганн Бальд отдал коня старшему офицеру, потерявшему лошадь в сражении. «Куда лучше спасти для короля офицера, чем простого капрала, каковой в любом случае скорее дойдет домой на своих сильных ногах», – объяснил он мотивы своего поступка{885}.

Капитан барон Карл фон Виднман, командир 1-й баварской легкой батареи, состоявшей при 4-м корпусе принца Евгения, сумел перебраться через Вопь в чем был, но когда жался у костра, пытаясь просушить одежду в ту ночь, его слуга пересек реку в обратном направлении, отыскал хозяйский экипаж, запихал ряд самых необходимых вещей в portmanteau и принес господину. Слуга Поля де Бургуана, парижский мальчишка, мужественно шел за господином, неся на спине посильную часть его имущества, и помогал ему всякий раз при устройстве на ночлег. Однажды ночью он куда-то подевался, и Бургуан напрасно прождал несколько часов, то и дело выкрикивая имя слуги, после чего лег спать. Посереди ночи он проснулся и увидел, что мальчишка поправляет меховую шкуру, из-под которой Бургуан выпростал ногу во сне. Следующим вечером он снова не появился, но на сей раз пропал навсегда{886}.

Барабанщик 7-го линейного полка, женившийся на ротной cantiniére, когда та заболела, вел лошадь, запряженную в телегу, где лежала женщина. Когда же конь околел, барабанщик сам впрягся вместо него в оглобли. Истратив последние силы, он лег рядом с ней, чтобы умереть вместе. Одна cantiniére из 33-го линейного, родившая дочь во время отступления, не сумела перебраться вброд через Березину, но, собрав последние силы, прежде чем погибнуть, выбросила девочку на берег, где ее подобрал и ухаживал за ней чужой человек, сумевший вынести ребенка из России. Пятнадцатилетний мальчик, потерявший родителей, мужественно шагал вперед, неся на себе трехлетнюю сестру и ведя за руку восьмилетнего брата{887}.