1812. Фатальный марш на Москву

В Пруссии французы всюду сталкивались с презрительным отношением населения. В Кёнигсберге студенты распевали воинственные песни и декламировали стихи с призывами к Германии подняться против тирании Франции. Покуда солдаты тащились по сельской местности, в них плевали, пусть даже они и были немцами, к тому же местные жители часто отказывались продавать им еду. На многих следовавших отдельно или раненых воинов нападали и избивали их{981}.

Но более тревожные дела затевались на севере, где на соединение с оставшимися войсками Мюрата отходил 10-й корпус Макдональда. Маршал Макдональд по-прежнему имел в своем подчинении около 30 000 чел., находившихся в хорошей форме. С ними представлялось возможным удержать позиции в Восточной Пруссии и заставить русских воздержаться от перехода через Неман. Половина корпуса, однако, состояла из пруссаков под командованием генерала Ханса Давида фон Йорка, истового прусского патриота, не питавшего ни малейшей любви к французам.

В начале ноября Йорк получил письмо от генерала Эссена, русского коменданта Риги, где говорилось о безоглядном бегстве Наполеона из России и содержалось предложение к Йорку перейти на сторону русских и захватить Макдональда. Йорк поначалу отказался даже и рассматривать подобные схемы, но после настойчивых уговоров русских изъявил готовность передавать письма к своему государю от царя в случае, если последний пожелает наладить общение с королем Пруссии. Макдональд заметил наступление некоего «refroidissement»[229], но по-прежнему испытывал непоколебимую веру в воинскую честь прусских офицеров, состоявших под его командованием, и не ожидал чего-то большего, чем снижения энтузиазма при выполнении приказов{982}.

Однако когда в начале декабря Макдональд перешел к отступлению, Йорк и его пруссаки не последовали за ним. Макдональд сделал остановку и отправил Йорку приказ догонять корпус, пока того не отрезали, а позднее, не получив ответа, повторил распоряжение. В окружении Макдональда заговорили об измене, но маршал не желал поверить в способность солдата со столь высокой репутацией, как у Йорка, пойти на подобные вещи.

20 декабря дивизия генерала Дибича, прусского офицера на службе у русских, вклинилась между Йорком и Макдональдом, фактически отрезая пруссаков. Русские и прусские войска очутились в неком состоянии необъявленного перемирия, пока майор Клаузевиц, служивший на тот момент в штабе Дибича, вел переговоры. Несмотря на известную долю подозрительности с обеих сторон, стороны быстро пришли к соглашению, которое, будучи подписано после представления царю 30 декабря, вошло в историю как Таурогенская конвенция. По условиям данного договора Йорк брал на себя обязательство прекратить воевать с русскими, а те предоставляли его корпусу нейтральный статус{983}.

Узнав об измене прусских войск, Мюрат осознал бесперспективность попыток удерживать в сложившейся обстановке линию обороны по Неману и приступил к эвакуации Кёнигсберга. Шварценберг тоже понял, что игра закончена. Он снялся с занимаемых позиций в Польше и двинулся обратно в Австрию, вынуждая к отступлению, во избежании риска очутиться отрезанными от Саксонии, также Ренье и его саксонцев. Вся Восточная Пруссия и великое герцогство Варшавское словно бы широко распахнули двери, приглашая войти казаков, и многие другие тысячи отставших от своих частей солдат с французской стороны попали в плен или были убиты на том этапе противостояния.

Французы удерживали Данциг и крепости вроде Кюстрина, Торуни и Глогау, а Понятовский принимал все возможные меры для организации обороны Варшавы. В городе можно было наблюдать курьезное представление, когда с севера и востока туда текли измученные и изможденные солдаты, отбившиеся от своих частей, а с противоположного направления двигался великолепно выглядевший новый полк итальянских велитов[230]. «В то время как герои находили себе места в госпиталях, молодые итальянские дворяне, холеные и прекрасно обмундированные, отправлялись в общество, где распевали песни мелодичными голосами и вкушали всевозможных удовольствий», – писал один варшавянин{984}.

Только ближе к концу января, когда французское отступление окончательно остановилось, а остатки Grande Armée достигли городов, предписанных различным частям в качестве сборных пунктов, начали вырисовываться истинные масштабы катастрофы.