1812. Обрученные грозой

При воспоминании о прошедшей ночи лицо Докки то и дело заливалось краской. Предположения о том, что после посиделок с Афанасьичем у Палевского достанет сил лишь добраться до постели, оказались несостоятельны: ни изрядное количество выпитой им настойки, ни раны не помешали ему еще долгое время не давать ей спать. И сегодня Докки никак не могла сосредоточиться на своих ежедневных занятиях, мыслями постоянно возвращаясь к его ласкам и словам, которыми Палевский одаривал ее с необыкновенной щедростью.

«Всего две ночи, проведенные вместе, — и я уже привыкла спать в его объятиях», — думала она, уныло глядя в учетную книгу, куда следовало записать текущие расходы и где за все утро появилась лишь одна, и то недописанная строчка. В конце концов она оставила это бесполезное занятие и вновь перебрала полученную сегодня почту, среди которой, конечно, не было записки от Палевского. Докки опять не знала, когда он появится, следует ей ждать его дома или ехать на вечер, куда была приглашена и где могла встретить его с той же долей вероятности, что и накануне.

Днем, когда она уже не находила себе места, разносчик доставил в особняк огромный букет белых гвоздик, к которому была приколота карточка с именем Палевского.

«Даже слова не написал», — подумала она и обрушилась на Афанасьича, давая выход накопившемуся за это время раздражению.

— Вы с графом делаете все, чтобы наши с ним отношения стали известны всем, начиная от слуг и посыльных и заканчивая обществом.

— Это орел вам цветы дарит, я здесь ни при чем, — Афанасьич поставил вазу с букетом на стол и пожал плечами. — Напротив, я всячески скрываю…

— Ты скрываешь! — Докки сердито откинулась в кресле. — А кто, интересно, пускает его в дом в любое время и без доклада? Кто вчера пил с ним в гостевой комнате? Вот уж: рыбак рыбака…

— Чуток приняли для укрепления…

— Знаю я ваше укрепление! Все слуги, верно, уже обсуждают его визиты.

Утром Туся поглядывала на нее с откровенным любопытством и пыталась уговорить барыню надеть не обычное домашнее платье, а более нарядное, намекая на неких гостей, перед которыми стоило появиться в элегантном виде. Следовательно, присутствие генерала в доме, а возможно, и в хозяйской спальне для обитателей дома уже не являлось секретом.

— Если и обсуждают — что с того? Мало какие гости ходят. Никто не знает, что он здесь ночует, — стал уверять ее Афанасьич. — Семен только да Фома-сторож. Я им наказал молчать, они не проговорятся. Остальные лишь видят, что в доме появляется молодой генерал, вот и обсуждают. Как же без этого? Чтобы бабы да языки не распустили? А ежели вы так беспокоитесь о сплетнях, нечего было его в спальню к себе вести и там оставлять.

— Генералу было плохо, — напомнила ему Докки. — Ты же его впускаешь сюда в любое время, когда только ему заблагорассудится прийти.

— Как же не пускать?! Отца нашего младенчика?! Опять же вы по нему с ума сходите уж сколько времени. Да и попробуй его не пусти — сам войдет. Выбрали такого, теперь и терпите. И вот что я скажу, барыня: обвенчаться вам с ним надобно, пока он на войну не уехал, потому как время идет, и скоро видно будет, что вы в тягости.

Докки помрачнела.

— Он не делает мне предложение.

— Так сказать надо! Как ему догадаться, ежели вы молчите, а по вам пока незаметно?

Она только покачала головой. Афанасьич нахмурился.

— Чего бояться? — спросил он. — Я, барыня, так скажу: он человек благородный, дитя свое не оставит.

— Я не хочу, чтобы он женился на мне только по этой причине, — прошептала она.

— А ребенку откуда взяться, коль вы ему не по нраву пришлись? — отмахнулся Афанасьич. — Да и не стал бы он тут пороги обивать.

— Ну, может, ему просто удобно, — Докки не договорила, но слуга понял, что она имела в виду.

— Конечно, вам не надо было ему позволять. Сначала обвенчаться, а потом уж к себе подпускать. Мужик — он на все пойдет, когда ему кто приглянулся, а получить не может. Но теперь поздно об этом говорить, барыня. Одно знаю: он еще с Вильны за вами ходит и только на вас и смотрит. Тяга у него к вам явная.

«Тяга, может, и явная, — подумала Докки. — Но она никак не повлияет на мое будущее и будущее нашего ребенка».

— Барыня, Василий Михалыч пожаловали, — в библиотеке появился озабоченный дворецкий. — Примете, али?..

Ему было строго-настрого приказано не пускать в дом мать и брата баронессы, но об отце слова не было сказано, поэтому он не знал, что делать в случае его визита.

Докки удивленно приподняла брови и кивнула:

— Проведи его сюда.

Отец бывал у нее редко, только по случаю праздников, когда в особняк баронессы прибывали все родственники в полном составе, и никогда не вмешивался ни в какие семейные дела, поэтому его появление теперь у дочери было событием необычайным.

Василий Михайлович вошел в библиотеку, присел на край предложенного кресла и нерешительно откашлялся.

— Как поживаешь? — наконец спросил он, так как Докки молча ждала объяснения причины его визита.