1812. Обрученные грозой

— Хотя виленское зеленое, пожалуй, останется для меня любимым вашим нарядом, — не унимался он, и она не могла не вспомнить, как он ласкал ее в том платье. По его вспыхнувшим глазам стало понятно, что и он думает о том же.

— И надеюсь воспользоваться своим правом и вашей отзывчивостью, — заявил Палевский, — чуть позже…

Докки чуть не споткнулась, но была поддержана сильной рукой.

— Осторожнее, — ухмыльнулся он.

— Прекратите меня… сбивать, — прошептала она и покосилась по сторонам, надеясь, что их никто не слышит.

— Но ведь вам это доставляет удовольствие, — ничуть не смущаясь, возразил он.

Докки только открыла рот, как Палевский поклонился и повернул направо, показывая ей налево, куда она и направилась, сердито на него покосившись. Он ухмыльнулся. Идя по зале цепочкой с другими дамами, Докки все время чувствовала на себе его обжигающий взгляд.

«Как все изменилось по сравнению с Вильной, где я танцевала польский с Вольдемаром и лишь издали могла любоваться генералом с прозрачными глазами, не будучи с ним тогда даже знакома…»

В конце залы они вновь встретились и пошли вместе. Палевский заговорил уже на нейтральные темы, продолжая при этом смотреть на нее, от чего у Докки слабели колени и кружилась голова.

После польского он не отошел от нее, и вскоре она вальсировала в его объятиях.

«Какое значение имеют пересуды, обсуждение и зависть в глазах окружающих, если его присутствие делает меня такой счастливой?» — думала Докки, когда по окончании вальса Палевский отправился приветствовать очередных знакомых, а она пошла разыскивать Думскую и Ольгу. То и дело ее останавливали — все вдруг загорелись желанием с ней пообщаться. Дамы, не скрывая любопытства, оглядывали ее придирчивым оком, желая понять, что могло привлечь Палевского в Ледяной Баронессе, кавалеры загорелись желанием поближе познакомиться с любовницей знаменитого генерала и ангажировать ее на все оставшиеся танцы — от начавшейся мазурки до котильона.

— Благодарю вас, но, увы, я не танцую котильон, — говорила она очередному господину, когда рядом с ней появился Мишель и, подхватив под локоть, увел в незанятую нишу подле окна.

— Ты выставляешь себя на посмешище! — заявил он, глядя на нее злыми глазами.

— Тебе что за дело? — ответила Докки, стараясь сохранять спокойствие, но сердце ее невольно екнуло. Ей нелегко давался разрыв с родными, хотя иначе поступить было невозможно.

— Постеснялась бы афишировать свою связь, — продолжал Мишель. — Ты отвернулась от родных ради какого-то проходимца, который скоро бросит тебя.

— Он не проходимец, — Докки посмотрела сквозь толпу на Палевского. Он стоял с каким-то важного вида чином и в этот момент взглянул на нее, увидел рядом Мишеля, нахмурился и было шагнул по направлению к ним, но Докки покачала головой: она была в силах сама справиться со своими родственниками.

— Он уедет в армию и не вспомнит более о тебе, — говорил тем временем Мишель.

— Зато у меня останутся чудесные воспоминания, — отвечала Докки.

— Ты злишься теперь, — заявил он. — Но поставь себя на наше место. В то время, как мы еле перебиваемся без средств, ты сидишь на деньгах и не пользуешься ими. Посмотри на себя: когда ты последний раз сшила себе наряд или купила драгоценности? Ты несколько лет ходишь в одном салопе, ты даже ни разу не путешествовала, да и упряжки у тебя все те же, что ты приобрела пять лет назад. Твои лошади уж состарились, но тебе не хочется потратиться на новые.

Докки вспыхнула. Пять лет назад она приобрела для своего выезда две четверки шестилеток, и ее лошади вовсе не были старыми. Обзаводиться несколькими упряжками она не видела необходимости. Что касается нарядов и драгоценностей, то шились и покупались они по мере надобности. Да, она не относилась к дамам, закупавшим бездну ненужных мелочей и заказывавшим зараз по дюжине платьев, половина из которых, ни разу не надеванная, через некоторое время выходила из моды.

— Ежели я не транжирю впустую средства, это не значит, что я прижимиста, — ответила она. — Количество же ваших счетов, оплаченных мною за эти годы, более говорят о моей щедрости, нежели скупости.

Мишель несколько смутился. В другое время он, возможно, вспылил, но сейчас искал мира, поэтому сказал:

— Я вовсе не обвиняю тебя в скупости. Но ты обходишься гораздо меньшей суммой, чем получаешь дохода. Мне же нужно содержать семью, выдавать дочь замуж. Приданое, расходы…

— У вас есть Ларионовка. Поступлений от нее вполне хватит…

— Жизнь в Петербурге дорога, — возразил он.

— Тогда уезжайте в деревню! Ты все равно не служишь, так хоть делом займешься, приводя хозяйство в порядок.

— Но мы не можем жить в деревне! — возмутился Мишель. — Там и летом-то невыносимо скучно! А Натали? Где мы ей найдем жениха? Нам никак невозможно оставить Петербург!

— Тогда ничем не могу помочь.

— Но хоть содержание!

— После той сцены, которую вы мне устроили?

— Мы с maman… мы… Мы приносим свои извинения, — вдруг сказал Мишель.

Докки от неожиданности округлила глаза — прежде они никогда не просили у нее прощения.