1812. Полководцы Отечественной войны

Приказ был исполнен маршалом Мортье: в два часа ночи начались взрывы. Были разрушены здание Арсенала, Новодевичий монастырь. Снова занялся пожар. Подвели мины под колокольню Ивана Великого, однако по одной версии, фитили подмокли от дождя, по другой – кто-то из русских погасил пламя. Кремлёвские стены были взорваны в пяти местах. Пороха не жалели, и взрывы были такие, что в Китай-городе рушились дома, а в окрестных зданиях стекла выбивало вместе с рамами. Последний, пятый взрыв грянул уже после того, как отряд Мортье оставил город (по материалам С. А. Теплякова). Загорелся дворец, но соборы уцелели.

Началось знаменитое отступление Великой Армии.

22-го октября в город вступили части регулярной армии, Москва ещё дымилась, лежали трупы людей и животных, развалины загромождали улицы, стояли разграбленные и почерневшие от дыма церкви.

Москва после ухода французов три дня подвергалась грабежам: из окрестных деревень явились крестьяне, которые, заходя в пустые дома, забирали всё, что уцелело от разграбления французами. По улицам бродили голодные лошади, которых крестьяне уводили с собой. Но через три дня появившаяся в городе полиция и казаки стали наводить порядок и хватали воров.

Ожидание крестьянского бунта

В 1812-м году возникла опасность бунта крепостных после оставлении Москвы, так как некоторые крепостные, потревоженные слухами, возлагали надежду на освобождение на французов, мол только французы помогут справится с помещиками, которые мешают отмене крепостного права.

Е. Тарле («Нашествие Наполеона в Россию». М., 1959) писал, что ещё в 1805–1807-м годах, «да и в начале нашествия 1812 г. в русском крестьянстве (больше всего среди дворовых слуг и вблизи городов) бродили слухи, в которых представление о Наполеоне связывалось с мечтаниями об освобождении. Говорилось о мифическом письме, которое будто бы французский император послал царю, что, мол, пока царь не освободит крестьян, до той поры будет война и миру не бывать».

Но, по мере продвижения французов вглубь страны при отступлении от Смоленска до Бородина стали распространятся слухи другого рода: говорили, что в русской армии «офицерам и нижним чинам будут даны в награду земли при благополучном окончании войны». Среди крестьян стали распространяться слухи, что попавший в ополчение получит волю.

«Социальное брожение, всколыхнувшееся в крестьянстве, благодаря наполеоновскому нашествию, благодаря носившимся в соединении с ним слухов о воле, а также вследствие возникшей общей растерянности и дезорганизации власти, выражалось довольно определённо и местами переходило в настоящие волнения, сопровождавшиеся разгромом помещичьих усадеб. в Москве крепостные тоже рассчитывали на французов, как на освободителей, ввиду чего ещё предшественнику Ростопчина было предписано «усугубить при теперешних обстоятельствах полицейский надзор во всех тех местах, где народ собирается, в особенности ж по питейным домам, трактирам и на гуляньях, и иметь бдительное внимание к разговорам и суждениям черни, пресекая всякую дерзость и неприличное болтание в самом начале и не давая отнюдь распространяться»» (Н. Фирсов).

В Волоколамском уезде крестьяне под влиянием вражеской пропаганды вышли из повиновения помещикам, приказчикам и старостам, устроили грабёж, хлеб растащили. Денис Давыдов в своих воспоминаниях писал, что его отряд окружил группу ослушников начальства: «Я имел им список, стал выкликать виновных поодиночке и наказывать нагайками».

Из документов известно, что в 1812-м году происходил ряд крестьянских волнений против помещиков, волнений местами весьма серьёзных.

Наполеон думал об использовании опыта пугачёвского движения, но вынужден был отказаться от своего выступления за освобождение крестьян: для него мужицкая революция оказалась неприемлемой даже в борьбе с русским императором.

В речи, произнесённой Наполеоном в декабре 1812-го года, он так сказал об отказе в своём намерении возбудить бунт крестьян в России: «Я веду против России только политическую войну… Я мог бы вооружить против неё самой большую часть её населения, провозгласив освобождение рабов; во множестве деревень меня просили об этом. Но когда я увидел огрубение этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая предала бы множество семейств на смерть и самые ужасные мучения».

Но, безусловно, для императора Наполеона мужицкая революция была неприемлема даже в тот момент, когда он в какой-то момент надеялся спастись с её помощью.

Е. Тарле («Нашествие Наполеона на Россию». М., 1959) писал, что Наполеон явно фантазировал и преувеличивал, когда говорил о «многочисленных деревнях», просивших его освободить, но не могло не быть единичных попыток обращения к нему, пока ещё не все крестьяне поняли, что Наполеон и не думает об уничтожении помещичьей власти и что пришёл он как завоеватель и грабитель, а вовсе не как освободитель крестьян.

При этом Тарле отмечает, что: