1812. Великий год России

Даже крикливо-вычурная риторика придворных и околоцерковных пиитов, которых возглавлял и как бы символизировал в своем лице поэт-графоман гр. Д.И. Хвостов (племянник А.В. Суворова), неуклюже воспевавший и Суворова[1210], и Кутузова, — даже эта риторика тогда оказывалась полезной, ибо вся поэзия обращалась в «сплошной боевой клич» (25. Т. 5. С. 162).

Театральные спектакли часто приводили тогда к патриотическим манифестациям. Наибольшим успехом пользовались трагедии «Дмитрий Донской» В.А. Озерова и «Всеобщее ополчение» С.И. Висковатого, исторические сюжеты которых живо перекликались со злобой дня. Стоило, например, персонажу из «Дмитрия Донского» сказать о Куликовской битве: «…Победа совершенна! Разбитый хан бежит, Россия освобождена!», как зрители вскакивали с мест, кричали «ура», и весь театр дрожал от рукоплесканий[1211]. Даже в балете, по воспоминаниям очевидца, «одно пошевеление знамени с надписью «За отечество» доводило зрителей до исступления» (25. Т. 5. С. 187). Настоящий фурор вызывали концерты знаменитой певицы Е.С. Сандуновой, которая под всеобщий восторг и «радостные слезы» пела «славу» «храброму графу Витгенштейну», «храброму генералу Тормасову», «храброму генералу Кульневу» (Там же. С. 185). «Иные, выходя из театра, на другой день бежали записываться в ополчение» (24. Т. 2. С. 31–32).

Немало способствовала национальному воодушевлению и только что зародившаяся тогда в России политическая карикатура. Ее представляли классик национальной живописи А.Г. Венецианов, которого считают «талантливейшим и первым по времени русским карикатуристом» (Там же. С. 207), И.А. Иванов, И.И. Теребенев, А.О. Орловский. Все они едко высмеивали врага и тем самым усиливали общее чувство морального превосходства над ним, столь необходимое в национальной войне[1212].

Патриотический вклад в общее дело победы над Наполеоном вносили тогда деятели культуры не только русского и украинского, но и других народов России. Студент-медик Дерптского университета К.М. Бэр, впоследствии ученый с мировым именем, основатель эмбриологии, добровольно пошел на войну лечить русских раненых[1213], а латышский просветитель Г. Меркел вел столь успешную пропаганду среди неприятельских солдат, что русские военные власти приравняли ее к «действиям 20-тысячной армии»[1214].

М.И. Кутузов в те декабрьские дни 1812 г., когда вся Россия торжествовала победу, радовался, естественно, более других. «Я почитаю себя щастливейшим из подданных… Вашего Величества», — написал он Александру I 19 декабря (20. Ч. 2. С. 549). В откровенном разговоре с А.П. Ермоловым Кутузов признался: «Голубчик! Если бы кто два или три года назад сказал мне, что меня изберет судьба низложить Наполеона, гиганта, страшившего всю Европу, я, право, плюнул бы тому в рожу» (15. С. 258)[1215]. Все время, проведенное в Вильно до приезда туда Александра I, т. е. с 11 до 23 декабря, фельдмаршал, по словам того же Ермолова, «покоился на пожатых лаврах», и «ничто до слуха его допускаемо не было, кроме рабственных похвал льстецов, непременных спутников могущества» (15. С. 259, 260)[1216].

Однако Кутузов видел и дорогую цену победы, одержанной, на взгляд со стороны, легко и быстро. Ведь как ни осторожничал «светлейший», руководимая им победоносная русская армия, преследуя Наполеона, понесла потери, немногим меньше, чем побежденная и чуть ли не «полностью истребленная» французская армия. Документы свидетельствуют: армия Наполеона вышла из Москвы численностью 115,9 тыс. человек, получила в пути подкрепления 31 тыс., а на границе от нее осталось 14,2 тыс. человек (39. Т. 2. С. 315; Т. 3. С. 162–163): общие потери — 132,7 тыс. человек[1217]. Кутузов вышел из Тарутина во главе 120-тысячной армии (не считая ополчения), получил в пути как минимум 10-тысячное подкрепление, а привел к Неману 27,5 тыс., человек (20. Ч. 1. С. 361, 440; Ч. 2. С. 552), потери — не менее 120 тыс. человек. «Главная армия, — рапортовал Кутузов Александру I из Вильно, — пришла в такое состояние, что слабость ее в числе людей должно было утаить не только от неприятеля, но и от самих чиновников, в армии служащих (20. Ч. 2. С. 551). Ф. Стендаль был близок к истине, заявив, что «русская армия прибыла в Вильно не в лучшем виде», чем французская[1218].

Советские и постсоветские историки либо обходят общую цифирь русских потерь молчанием (Н.Ф. Гарнич, Б.С Абалихин, В.Г. Сироткин, О.В. Орлик), либо глухо упоминают о ней в контексте разных цифр, либо даже намеренно преуменьшают ее, уверяя нас, что к Неману вышла «половина (?! — Н. Т.) той армии, что стояла у Тарутина»[1219], т. е., надо полагать, 60 тыс. человек, не считая ополчения.

Ослабевшая более чем на три четверти «в числе людей», русская армия к тому же «потеряла вид»: она больше походила на крестьянское ополчение, чем на регулярное войско, что и вызвало у вел. кн. Константина Павловича на параде в Вильно крик возмущения: «Эти люди умеют только драться!»[1220].