1812. Великий год России

Итак, с 20 августа 1812 г. главным действующим лицом войны 1812 г. стал М.И. Кутузов. Его назначение главнокомандующим русскими армиями обрадовало почти всех, даже Наполеона, который, кстати, был высокого мнения о своем новом противнике (19. С. 128). «Узнав о прибытии Кутузова, он, — вспоминал о Наполеоне А. Коленкур, — тотчас же с довольным видом сделал отсюда вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление: он, наверное, даст нам бой…» (Там же. С. 127).

Кутузов действительно понимал (как уже понял это и Барклай де Толли), что пришло время дать решительный бой противнику. Кстати, советские и постсоветские историки, дабы подчеркнуть исключительную, воистину мессианскую роль Кутузова, вновь и вновь повторяют верноподданнический домысел А.И. Михайловского-Данилевского о том, что Кутузов был назначен главнокомандующим в «кризисный момент войны», в период наибольшей, «смертельной опасности» для России (24. Т. 2. С. 201; 16. С. 137)[563]. Домысел этот совершенно неоснователен. Еще К.Ф. Толь (кстати, ревностный почитатель Кутузова), возражая Михайловскому-Данилевскому, резонно доказывал, что самое трудное время войны к тому моменту было уже позади: с армией в Цареве-Займище «Россия имела гораздо более данных на успех, чем когда Главная квартира была при Вильне»[564]. Действительно, любой непредубежденный специалист понимает: после того как расчет Наполеона выиграть войну в приграничных сражениях с разрозненными русскими армиями провалился и армии Барклая де Толли и Багратиона, не дав разбить себя порознь, соединились в Смоленске, — после этого шансы Наполеона на победу в войне сильно упали, а шансы России значительно возросли. Вместе с тем до перелома в ходе войны было еще далеко. Требовалось мобилизовать и объединить все силы армии и народа.

Продолжая стратегический курс Барклая де Толли, Кутузов немедленно, еще по дороге из Петербурга в армию, отправил директивы П.В. Чичагову и А.П. Тормасову действовать на правый фланг неприятеля, а П.Х. Витгенштейну — продолжать «похвальные действия» в защиту Петербурга (20. Ч. 1. С. 81, 83–84). В то же время он рассылал запросы и требования управляющему военным министерством кн. Ал. И. Горчакову, генерал-губернатору Москвы гр. Ф.В. Ростопчину, начальнику Московского ополчения И.И. Маркову, командиру резервного корпуса М.А. Милорадовичу, генералам Д.И. Лобанову-Ростовскому и А. А. Клейнмихелю, формировавшим резервные войска, о скорейшей отправке резервов в действующую армию (Там же. С. 79–81, 90–92, 101). При этом Кутузов особо рассчитывал на отряды народного ополчения, которые начали создаваться в ряде мест Смоленщины самочинно, еще до того, как Александр I 18 июля из Полоцка обратился к России с манифестом о созыве ополчения. Барклай де Толли располагал 10 тыс. смоленских ополченцев. Начиная с августа ополчения формировались повсеместно, и Кутузов торопил прибытие из Москвы местного ополчения, которое, по данным на 31 августа, составляло 25 834 человека (4. С. 35).

Безусловно, Кутузов ехал в армию с твердым намерением дать Наполеону генеральное сражение в защиту Москвы. Близкая к Царю графиня Р.С. Эдлинг (урожденная Стурдза) свидетельствовала: «Прощаясь с Государем, генерал Кутузов уверял его, что он скорее ляжет костьми, чем допустит неприятеля к Москве». Это свидетельство подтверждают документы самого Кутузова. В день прибытия в армию (30 августа) он написал Ростопчину: «По моему мнению, с потерею Москвы соединена потеря России» (20. Ч. 1. С. 90). Отступив 30-го из Царева-Займища в поисках лучшей позиции и «для еще удобнейшего укомплектования» за счет ополченцев Москвы (Там же. С. 96), Кутузов уже на следующий день письменно заверил генерал-фельдмаршала Н.И. Салтыкова и самого Царя в том, что он сразится с Наполеоном «для спасения Москвы» (Там же. С. 97, 106).

Действия Кутузова от Царева-Займища до Бородина объяснялись историками по-разному. Сегодня уже нельзя принять всерьез заключение М.Н. Покровского: «Став во главе армии, Кутузов сообразил, что и ему придется отступать. Но в то же время ему хотелось удовлетворить и тех, которые требовали сражения. В этом желании убить двух зайцев, бегущих в разные стороны, сказалась натура истинно русского генерала»[565]. Трудно согласиться и с позицией П.А. Жилина, который, полагая (справедливо), что Кутузов предпринял Бородинское сражение «по собственной инициативе», отвергал как несостоятельные все, кроме внутреннего убеждения самого Кутузова, объяснения этой инициативы (16. С. 149). Между тем по крайней мере два из них настолько очевидны, что оспорить их невозможно.