1812. Великий год России

Кутузов в эти вечерние часы 7 сентября выглядел удовлетворенным. Он видел, что русские уже выстояли; интуитивно, благодаря своему полувековому опыту, ощущал их силу духа и готовность противостоять новым атакам врага — хотя бы и самой гвардии Наполеона. Правда, Кутузов отовсюду получал сведения о громадных потерях русской армии, но ему думалось, что французы потеряли не меньше, что их наступательный порыв иссяк и что едва ли они теперь, на исходе такого дня, возобновят атаки.

Больше всего беспокоил Кутузова вопрос о резервах. Он не хуже Наполеона умел ценить и беречь резервы и особо подчеркнул в диспозиции перед битвой: «Резервы должны быть сберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который сохранит еще резерв, не побежден»: (4. С. 83). (Наполеон-то свои резервы сберег!). Битва, однако, сложилась так, что Кутузову (а в ряде случаев и Багратиону, и Барклаю де Толли по их собственной инициативе) пришлось ввести в дело все резервные части. Утверждения ряда историков о том, что Кутузов сохранил к концу битвы какой-то (иногда называют даже 20-тысячный: больше, чем было у Наполеона!)[658] резерв, противоречат авторитетнейшим свидетельствам Барклая и самого Кутузова: «Все резервы были уже в деле» (1. С. 28).

Кутузов прямо называл в ряду причин, побудивших его отступать от Бородина к Москве, «то, что вся Наполеонова гвардия была сбережена и в дело не употребилась», а русские ввели в бой всё «до последнего резерва, даже к вечеру и гвардию» (4. С. 144–145; 20. Ч. 1. С. 243)[659]. Но в самый вечер битвы, сообразуясь с патриотическим воодушевлением своих войск, он «сгоряча»[660] решился было возобновить ее утром, даже без резервов. Когда флигель-адъютант Л.А. Вольцоген, присланный к нему от Барклая за распоряжениями, стал говорить, что «сражение проиграно» (только что пала Курганная высота), Кутузов резко возразил: «Что касается до сражения, то ход его известен мне самому как нельзя лучше. Неприятель отражен на всех пунктах, завтра погоним его из священной земли русской» (3. Т.2. С. 220).

М.И. Богданович еще 150 лет назад установил, что Вольцоген при этом «увлекся пылкостью воображения и донес главнокомандующему совершенно противное тому, что поручено было ему Барклаем» (3. Т. 2. С. 547–548). Действительно, все поведение Барклая в день битвы доказывает, как далек он был от пораженческих настроений. Когда, уже к полуночи, он получил от Кутузова записку с приказом отступать, то вспылил и «в пылу негодования» даже «изорвал бумагу»[661]. Тем не менее наши историки и писатели продолжают уверять нас, что Барклай де Толли еще до окончания битвы счел ее проигранной («воля его сдала») и поручил Вольцогену убедить в этом Кутузова (12. С. 313; 16. С. 168)[662].

Вскоре после сцены с Вольцогеном Кутузов послал Барклаю де Толли и Дохтурову записки одинакового содержания: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сем сражении, и потому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем <…>» (4. С. 95, 96).

«Сгоряча» ли отдавал Кутузов к ночи 7 сентября такие распоряжения или же (по мнению его ординарца князя А.Б. Голицына) «из одной политики», а сам «никогда не полагал дать сражение на другой день»[663], но русские воины встретили весть о том, что завтра они атакуют, «с восторгом» (15. С. 196)[664].

Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…

Тем временем Наполеон отвел часть своих войск с батареи Раевского и Багратионовых флешей на исходные позиции. Ряд наших историков повторяет давнюю версию А.И. Михайловского-Данилевского, будто французы отступили за Колочу (24. Т. 2. С. 283. О том же: 16. С. 169; 21. С. 25)[665]. Все французские источники свидетельствуют, что «Великая армия» ночевала на поле сражения (35. T. 1. С. 133, 136, 150, 163; 39. V. 2. Р. 82; 40. Р 80; 44. V. 1. P. 382)[666]. Поэтому такие общепризнанные авторитеты российской военной историографии, как генерал от инфантерии А.Н. Скугаревский и профессор Академии Генерального штаба генерал-майор А.Н. Витмер, заключили, что ночной отход французов от главных пунктов кровопролития означал всего лишь намерение отдохнуть не на трупах, густо усеявших эти пункты, а в стороне от них[667]. Во всяком случае Наполеон располагался на ночлег, не мешая Кутузову сделать то же самое.

Кутузов, однако, узнал, что русские потери гораздо больше, чем предполагалось, и около полуночи дал приказ отступать. Еще до рассвета 8 сентября русская армия оставила поле Бородина и выступила к Москве. «…Когда дело идет не о славах выигранных только баталий, — писал Кутузов Царю перед отходом с Бородинской позиции, — но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить…» (4. С. 102; 20. Ч. 1. С. 154).

Итоги