1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов

В 36-м письме Дарденн писал: «У меня квартирует русский офицер редкого политесу, он очень доволен тем, что живет у меня, и даже полагает, что я его слишком хорошо кормлю, угощаю слишком хорошими винами и т. д. <...> Это сын одного казачьего гетмана (hetman), который сопровождал Александра и который несколько раз меня благодарил за добро, что я сделал для его сына. Мой офицер знал только три слова по-французски и вставлял их кстати и некстати, вызывая у меня улыбку. Он звал меня “мой дорогой друг”; впрочем, как и всех других обитателей моего дома; и перед тем как произнести эти три слова, он откашливался, вздыхал, и беседа этим и заканчивалась, или же продолжалась посредством жестикуляции. Это добрейшей души военный»[1638]. В письме от 6 марта Дарденн писал: «Мой офицер имел в своем распоряжении казака, который выполнял его поручения. Вчера этот солдат принес овцу и две курицы. Офицер настойчиво мне их предлагал. Свое предложение он сопровождал повторяемым на разные лады обращением «дорогой друг» и комичной жестикуляцией. Я отказался их принять и сказал, что никогда не смогу их есть, думая, что они могли бы украдены у наших крестьян. Другой русский офицер, который присутствовал в этот момент и который немного говорил по-французски, воскликнул: “Добропорядочные французы!” Казак унес обратно свою добычу»[1639].

Варварству в отпускании религиозного культа соответствует варварство в области социальных отношений. Дарденн описывает отношения между квартировавшим у него казачьим офицером и его денщиком.

Юный слуга этого офицера, «несчастный раб», ночевал у костра на овчине, а с наступлением дня занялся приведением в порядок белья, платья и других вещей своего хозяина, с появлением которого раб с быстротой молнии вскакивал и неподвижно замирал у стены. Если его хозяин приказывал ему что-нибудь, то приказ исполнялся тотчас же. Несчастный молодой человек не сводил глаз со своего хозяина почти так же, как это делают «обезьяны, которых вы видели скачущими и танцующими на улицах». Дарденн уверяет, что однажды за незначительный проступок офицер хотел было даже ударить своего слугу, и только заступничество профессора избавило бедолагу от побоев. Офицер же бросил: «Мой дорогой друг, с этими шельмами ничего нельзя будет поделать, если не обходиться с ними строго»[1640].

Этот же офицер как-то раз довольно проворно помог ему вернуть украденный секач, с которым профессора много связывало со времен путешествия по Пиренейскому полуострову. Когда Дарденн пожаловался офицеру на пропажу, русский очень рассердился и приступил к допросу своего денщика. Тот сначала все отрицал, но через четверть часа со многими извинениями топор вернули, лишь бы потерпевший не поднимал шумиху. Дарденн писал: «Я вам все это сообщаю, дорогой друг, чтобы вы могли понять ту власть, какую русский офицер имеет над солдатом, и насколько последний боится избиений. Относительно той части населения, которая в России находится под унизительным ярмом рабства, я имел долгую дискуссию с офицером»[1641].

В письме от 6 марта Дарденн, кратко пересказывает содержание дискуссии между ним и его постояльцем о крепостном праве. Русский уверял, что в России крестьяне самые счастливые во всей Европе: хозяин предоставляет крепостному и кров, и пищу. Дарденн же настаивал, что самый драгоценный дар - это свобода, и никакой пищей ее потерю компенсировать нельзя[1642].

Русский офицер акцентировал постоянную заботу хозяев о своих крестьянах, а французский профессор напирал на ущемление прав личности. Переубедить этого русского, который должен был унаследовать от отца 2000 крепостных, не удалось. 

Послесловие

 

В ходе военной кампании зимы - весны 1814 г. первыми из интервентов, с кем приходилось сталкиваться лицом к лицу гражданским французам, зачастую были именно казаки - «глаза и уши армии». Архетипический страх жителей Запада перед нашествием с Востока варваров, растиражированные стереотипы России как страны варварской, противоположной «цивилизованному миру» стали благодатной почвой для наполеоновских пропагандистов. Подготовка военной кампании 1814 года, как и сам ее ход, сопровождались интенсивной идеологической обработкой населения Франции. Союзники хотели противопоставить Наполеона-корсиканца французской нации, а Наполеон - цивилизованные народы нецивилизованным, напугать уставших от длительных войн французов «нашествием варваров» и тем самым побудить к активному сопротивлению.

Союзники в своих прокламациях представляли войну едва ли не как некое подобие операции по принуждению Наполеона к миру, а свои войска - как некие миротворческие контингенты (правда, очень многочисленные). Французская пресса, реагируя на прокламации союзников, неустанно старалась уличить союзников в обмане: обещали мир и полный порядок, а сами грабят и насилуют! Как будто если бы командование коалиции не обещало поддерживать во время интервенции в войсках строгую дисциплину, то все было бы лучше.